Литературные портреты: волшебники и маги

Слово «идолопоклонник» я беру здесь в его буквальном значении. Много поколений английских художников и писателей поклонялись образам, картинам и даже – например, Уильям Моррис[88] – художественному ткачеству. Они искренне верили, что созерцание предметов искусства, сама возможность жить среди «прекрасных вещей», как они говорили, превратит отвратительный мир нищеты, мир уродливых механизмов в нечто вроде земного рая.

* * *

Существуют эпохи, когда художники живут в согласии со своим временем и даже любят его; такова, к примеру, наша эпоха. Молодой французский литератор в 1926 году не испытывает никакого ужаса перед четкими формами гоночного автомобиля, американского локомотива или самолета, – напротив, созерцание этих форм делает из него поэта. Современный лирик, предположим Поль Моран или Монтерлан[89], воспевает сегодняшнюю жизнь. Но в иные эпохи мы можем наблюдать разлад между художником и его временем. Английский XIX век как раз и иллюстрирует такой случай. Нам трудно представить себе, с каким ужасом молодой англичанин, живший между 1820 и 1900 годом, мог смотреть на механическую цивилизацию, что завоевывала его страну стремительнее и основательнее, чем какую-либо другую. Эту цивилизацию ненавидели тогда намного больше, нежели сейчас. Прекрасные некогда пейзажи застраивались уродливыми заводами и заволакивались копотью. Паровая машина, локомотив были отнюдь не полезными вещами, как мы воспринимаем их сегодня, а неуместными, чужеродными явлениями, чьи чудовищные силуэты возмущали современников. Английские рабочие трудились по четырнадцать часов в день. На фабриках использовался труд пятилетних детей. За каких-то полвека жизнь англичан сделалась убогой: вместо безмятежной счастливой сельской идиллии – прозябание в тесных зловонных лачугах городских предместий. В то же время поднимается и крепнет буржуазия – корыстная, стремящаяся к еще большему обогащению и власти. Для этой новой элиты с еще не сформировавшимися вкусами машины производят массовые произведения искусства, мебель с имитацией резьбы и типовым декором. Уродство господствует. Чудовищная мебельная обивка времен королевы Виктории возмущала современников, но новое индустриальное искусство образца 1900 года, так называемая «вермишель», было еще ужаснее.

Ничего удивительного, что, столкнувшись с таким уродством и такой нищетой, некоторые молодые люди искали убежища в культе Красоты. Самое забавное, что первые эстеты, восстав против ненавистного им времени, оказываются его образом и подобием. Корыстная и рациональная Англия, презираемая всем сердцем, оставила на них глубокий отпечаток.

* * *

Рёскин, к примеру, выходец из типичной английской семьи образца 1820 года. Его отец был крупным торговцем, импортировавшим испанские вина. В его характере прекрасно уживались суровая нетерпимая религиозность, хватка предпринимателя и любовь к живописи – исключительно английская смесь. Мать же была воплощением пуританки великой эпохи.

«Я видел, – рассказывал Рёскин, – как мать целый день, от рассвета до заката, разъезжала на автомобиле, никогда не опираясь о спинку сиденья».

Сына она воспитывала со всей суровостью и твердостью. Покупку игрушек миссис Рёскин считала грехом, и у маленького Джона их никогда не было. По воскресеньям картины, висевшие в доме, были повернуты к стене. Каждый день сын должен был читать ей вслух главу из Библии. Она следила за интонацией и не допускала ни малейшей неточности. Мальчик начинал с первой главы Книги Бытия и заканчивал последней строфой Апокалипсиса. Не имея ни игрушек, ни друзей, он целыми днями бродил по саду, с мечтательным любопытством наблюдая за птицами, цветами, изменчивыми облаками. В плохую погоду он мог бесконечно рассматривать рисунки на стенах своей комнаты. В три с половиной года, встав на стул, он уже произносил короткую проповедь. Родители слушали его с тщательно скрываемым восторгом и думали, что сын когда-нибудь станет епископом. Они взяли его с собой в путешествие. Господин Рёскин любил вести дела с коллекционерами картин, и, если какой-нибудь хозяин поместья, покупавший его порто, имел в своем собрании Веласкеса, наш торговец был на седьмом небе от счастья.