Литературные портреты: волшебники и маги

«Я еще не знаю, как скажется на Вас отъезд. Ваша дружба была, возможно, лишь минутной вспышкой: но нет, я в это не верю. Что бы Вы мне ни говорили, я никогда не считала Вас бесчувственным, без дружбы Вы не были бы счастливы и удачливы, а я именно та, кого Вам подобает любить. Только не говорите, что в голове у меня романтический вздор, я весьма далека от этого; все похожее на любовь мне ненавистно, я ее презираю. Я почти рада, что стара и уродлива, и не заблуждаюсь относительно чувств, которые ко мне испытывают; я рада, что слепа и могу внушать лишь чистую и сокровенную дружбу, но дружбу я люблю до безумия, сердце мое создано только для нее».

Это любовь? Ну да, разумеется, это именно любовь. В ее возрасте? А возраст здесь ни при чем. Любовь – слово, означающее многие вещи, и одна из них – это недуг разума, который заставляет искать в каком-то человеке смысл жизни и счастье. Если любить – это значит все время мечтать об одном и том же человеке, трепетать при мысли, что увидишь его или, напротив, не увидишь, ожидать письма с бьющимся сердцем, не в силах думать ни о чем, кроме этого письма, возможно еще даже не написанного, бояться быть отвергнутым настолько, что прячешь свою любовь, именуя ее дружбой, – тогда нет никаких сомнений: мадам Дюдеффан любит Хораса Уолпола. «Я подвержена одному виду безумства – не думать ни о ком, кроме него, не видеть никого, кроме него, отдавать ему все». Этот вид безумства и есть любовь.

* * *

Самое неприятное, что Хорас Уолпол прекрасно все понимает. Вернувшись в Строберри-Хилл и обнаружив эти письма – взволнованные, нежные, вопрошающие, – он приходит в ярость. Приложить столько усилий, чтобы не впускать в свою жизнь любовь с ее тревогами, и сделаться объектом грез семидесятилетней старухи? Как это раздражало: связать себя обещанием обмениваться письмами с богатой вдовой, поскольку все считают ее занятной особой, знающей множество историй и способной ввести вас в парижский свет, – и вдруг оказаться вынужденным изъясняться на каком-то чудовищном сентиментальном жаргоне? Стоило ли отказываться читать «Новую Элоизу», чтобы в итоге от вас потребовали выражаться в ее стиле? Заметим при этом, что Уолпол любит мадам Дюдеффан, многим своим корреспондентам он говорил о ней с нежностью и симпатией, но, дабы извинить его дальнейшие поступки, следует понимать: он хочет прекратить отношения, он панически страшится впускать в свою жизнь фальшивые в своей чрезмерности чувства. Вот его первое письмо:

«По возвращении в Строберри-Хилл я нахожу Ваше письмо, которое безмерно огорчает меня. Неужели Ваши сетования, мадам, никогда не кончатся? Вы заставляете меня сожалеть о моей откровенности, зачем одарил я Вас своею дружбой? Я хотел сделать Вам приятное, а не приумножить Ваши огорчения. Эти постоянные подозрения и тревоги! В самом деле, если в дружбе наличествуют все горести любви, но нет при этом ее удовольствий, я не вижу в ней ничего привлекательного. Вместо того чтобы показать мне ее лучшие стороны, Вы явили самые непривлекательные ее моменты. Я готов отказаться от дружбы, коль скоро она вызывает лишь горечь. Вы насмехаетесь над письмами Элоизы, но Ваши послания куда более слезливы… Неужто мне суждено стать героем эпистолярного романа? Говорите со мною как разумная женщина, иначе я вынужден буду копировать свои ответы из „Португальских писем“»[86].

Уязвленная мадам Дюдеффан отвечает:

«Не знаю, все ли англичане черствы и жестокосердны, но знаю, что они ведут себя дерзко и заносчиво. Проявления дружбы, любезность, желание увидеться, грусть и сожаления от разлуки они принимают за необузданную страсть, они утомлены проявлениями чувств и заявляют об этом с такой бесцеремонностью, что сам себе кажешься преступником, ты пристыжен, смущен и сконфужен, а тех, кто позволяет себе подобную дерзость, хочется обстрелять из пушки».