Литературные портреты: волшебники и маги

Или вот еще:

«Что меня притягивает в Вас и, похоже, отталкивает от Вас многих других, так это Ваша невероятная искренность. Порой Вы позволяете себе непристойности, но меня это нисколько не раздражает».

Где то время, когда президент Эно извинялся перед ней за упоминание лунного света или давно увядших чувств? Теперь она сама говорит о чувствах, прежде ей неведомых, и когда Уолпол упрекает мадам за излишнюю сентиментальность и неподобающие страсти, она отвечает ему, что лучше умереть, чем не познать любви.

Уолполу, человеку тщеславному (и даже очень), льстит то, что он нравится женщине, которая, как утверждают, весьма умна, к тому же, не будучи злым от природы, он даже немного жалеет старую слепую даму. Вот только он несколько обеспокоен слишком пылким проявлением любви. Уолполу претят сильные чувства, и от подобных выражений привязанности он бежит как от чумы. Одному молодому человеку, предлагавшему дружбу, он ответил так:

«Дабы удержать дружбу в определенных границах, постарайтесь понять, что мое сердце не похоже на Ваше – юное, доброе, горячее, искреннее и щедрое; мое же сердце устало от низости, предательства, разврата, коих было достаточно в моей жизни, оно недоверчиво, подозрительно и холодно. Все происходящее вокруг воспринимается мною как развлечение, ибо если я начну относиться к этому всерьез, то ужаснусь; я смеюсь, чтобы не заплакать. Умоляю Вас, не любите меня, нет, не любите! Я еще мог бы Вам верить и вовсе не разделяю мнения мадам Дюдеффан, утверждающей, будто лучше умереть, чем не познать любви. Я предлагаю нам компромисс: Вы будете ее любить, коль скоро она желает быть любимой, а я стану Вашим наперсником, мы с Вами приложим все усилия, дабы ей понравиться, но я не желаю идти дальше; считайте же, будто я постригся в монахи и ничто на свете не заставит меня нарушить сей обет. Побеседовать с Вами через решетку в Строберри – вот самое мое горячее желание, но ни слова о дружбе: я ее более не чувствую и открыто в этом признаюсь. Считайте это послание аккредитивом, и, как все документы подобного рода, его следует обменять на наличные деньги; Вам известно, что Вы не получите от меня прибыли, но как Вам знать и как узнаю я сам, буду ли я столь же щепетилен?»

Воистину трудно представить себе человека более трезвомыслящего и лишенного иллюзий, и мадам Дюдеффан досталась весьма сложная роль.

* * *

В какой-то момент Уолполу пришлось вернуться в Англию. Он пообещал приехать вновь и взял со своей престарелой подруги слово вести себя благоразумно, не писать ему слишком нежных писем и не говорить о нем слишком много. Ибо более всего на свете Уолпол опасается быть смешным. Он представляет себе, какие куплеты могут слагать парижане о любовной страсти прекрасного англичанина и семидесятилетней старухи. И еще ему хорошо известно, что письма вскрываются в секретном отделе полиции. Так что же, неужели столь совершенный образ, над которым он с такой любовью и тщанием работает вот уже тридцать лет, окажется искажен из-за любовного старческого помешательства подруги? Он уже знает, что она слишком много болтает, ему передавали ее слова – до того пылкие, что звучали они комично. Итак, он принял все меры предосторожности и дал всевозможные рекомендации.

Вот выдержки из ее первого полученного им письма:

«Для начала примите уверения в моей осмотрительности, никто не узнает о нашей с Вами переписке, и я намерена строго следовать Вашим предписаниям. Я делаю все, чтобы утаить свою печаль, и, за исключением президента и госпожи де Жонзак, с которыми мне пришлось говорить о Вас, я никому не произносила Вашего имени. В этом смысле можете быть спокойны, и коль скоро никто нас не слышит, я могу чувствовать себя свободно и сказать Вам, что невозможно любить сильнее, чем я люблю Вас».

Любить! Вот слово, которого так боится Уолпол. Прежде чем покинуть Францию, он в письме из Амьена вновь умоляет ее избегать «нескромностей и романтического безрассудства». Мадам Дюдеффан приходит в ярость:

«Будь Вы французом, я сочла бы, что Вы дерзкий остроумец, но Вы англичанин, следовательно, всего лишь дерзкий безумец. Скажите, где Вы отыскали „нескромности и романтическое безрассудство“? „Нескромности“ – еще ладно, пусть будет так, но „романтическое безрассудство“? Я возмущена до глубины души, я готова вырвать Ваши глаза, которые все считают такими прекрасными; как Вы смеете предполагать, будто вскружили мне голову! Я тщетно пытаюсь отыскать оскорбление, которое могла бы бросить Вам в лицо… запомните хорошенько: я люблю Вас не более, чем следует, не более, чем заслуживают того Ваши достоинства. Вернитесь же в Париж, и сами увидите, как я буду себя вести».

Но увы! Уже на следующий день ее вновь одолевают тревоги: