Литературные воспоминания

место и значение общественной силы, когда овладеет темами и вопросами, пущенными в обращение славянофилами».

Но если это-то было невозможно покамест, то по крайней мере уже

наступало время понимать важность подобных тем. Не далее как в 1847 году сам

Белинский уже говорил о нелепости противопоставлять национальность

общечеловеческому развитию, как будто эти явления непременно должны

исключать друг друга, между тем как, в сущности, они постоянно совпадают.

Общечеловеческое развитие не может выражаться иначе, как чрез посредство той

или другой народности, оба термина даже и немыслимы один без другого. Мысль

свою он подробно развил в статье «Обозрение литературы 1846 года». В ней

особенно любопытно одно место. К этому месту Белинский подходит

предварительным и очень обстоятельным изложением мнения, что как отдельное

лицо, не наложившее печати собственного своего духа и своего содержания на

полученные им идеи и представления, никогда не будет влиятельным лицом, так

и народ, не сообщивший особенного, своеобразного штемпеля и выражения

нравственным основам человеческого существования, всегда останется мертвой

массой, пригодной для производства над нею всяких экспериментов. Пространное

развитие этого положения Белинский заключает словами, почти буквально

повторяющими точно такие же слова Грановского, сказанные в Соколове по

поводу сочувствия, какое вынуждают к себе почасту основные убеждения

«славян», хотя, собственно, критик наш этих слов Грановского сам не слыхал. Вот

это место: «Что личность в отношении к идее человека, то—народность в

отношении к идее человечества. Без национальностей человечество было бы

мертвым логическим абстрактом, словом без содержания, звуком без значения. В

отношении к этому вопросу я скорее готов перейти на сторону славянофилов, нежели оставаться на стороне гуманических космополитиков, потому что если

первые и ошибаются, то как люди, как живые существа, а вторые и истину-то

говорят как такое-то издание такой-то логики. Но, к счастию, я надеюсь остаться

на своем месте, не переходя ни к кому...» [250] Молодая редакция нового

«Современника» 1847 года, для которого статья писалась и где она была

помещена, думала, однако же, иначе об этом предмете. Так как борьба с

славянофильской партией да интерес более или менее художественной

литературы обличения составляли пока всю программу нового журнала, то

понятно, что движение его критика навстречу к обычным врагам петербургской

журналистики затемняло одну и важную часть самой программы журнала.

Впоследствии я слышал, что редакция много роптала на статью с такой странной, небывалой тенденцией в петербургско-западнической печати, и которой она

должна была открыть свой новый орган гласности.

209

Таким образом разрешалась долгая полемика Белинского с лютейшими

своими врагами.

Основание «Современника», 1847 год, положило предел участию

Белинского в «Отечественных записках», которым он так усердно послужил в

течение шести лет, что создал почетное имя и положение журналу и потерял свое

здоровье. С половины 1845 года мысль покинуть «Отечественные записки» не

оставляла Белинского, в чем его особенно поддерживал Н. А. Некрасов с

практической точки зрения. Действительно, материальное положение Белинского

год от году становилось все хуже и никакого выхода не представляло ни с какой

стороны. Силы его слабели, семья требовала увеличенных средств

существования, а в случае катастрофы, которую он уже предвидел, оставалась без

куска хлеба. Может быть, никто из наших писателей не находился в положении

более схожем с положением тогдашнего работника и пролетария в Европе.

Подобно им, он никого лично не мог обвинять в устройстве гнетущих

обстоятельств своей жизни—все исполняли по отношению к нему добросовестно

свои обязательства, никаких притеснений он не испытывал, никаких чрезмерных

требований не предъявлялось и никто не делал попыток увернуться от условий, принятых по взаимному соглашению — все обстояло, таким образом, чинно, благопристойно, респектабельно, по английскому выражению, вокруг него. Но

труд его все-таки приобретал свою ценность только тогда, когда уходил из его

рук, приносил всю пользу, какой от него ожидать можно было, изданию, а не

тому, кто его произвел. Не было и возможности поправить дело, не изменяя

обычных экономических условий, утвержденных раз навсегда. С каждым днем

Белинский все более и более убеждался, что чем сильнее станет он напрягать

свою деятельность и чем блестящее будут оказываться ее результаты в

литературном и общественном смысле, тем хуже будет становиться его

положение в виду неизбежного истощения творческого материала и уничтожения

самой способности к труду, вследствие его удвоенной энергии. Будущность

представлялась ему, таким образом, в очень мрачных красках, и с половины 1845

года мы слышали горькие жалобы его на свою судьбу, жалобы, в которых он не

щадил и самого себя. «Да что же и делать судьбе этой,— говорил он в

заключение,— с глупым человеком, которому ничего впрок не пошло, что она

ему ни давала» [251].

И действительно, с концом 1845 года Белинский покидает на время