Литературные воспоминания

журнальную работу и расстается с «Отечественными записками» [252]. Событие

это произвело некоторого рода переполох в маленьком литературном мире того

времени. С удалением Белинского пророчили падение журнала, но журнал устоял, как всякое предприятие, уже добывшее себе прочные основы и открывшее притом

готовую арену для литературной деятельности новоприходящим талантам. Таков

был молодой Майков, принявший в свои руки наследство Белинского —

критический отдел журнала; отдел этот обретал в нем новую и свежую силу, вместо атрофии и расслабления, которыми ему грозили.

В. Н. Майков отложил в сторону весь эстетический, нравственный и

полемический багаж Белинского и за норму оценки произведений искусства

принял количество и важность бытовых и общественных вопросов, ими

210

поднимаемых, и способы, с какими авторы указывают и разрешают их.

Преждевременная смерть помешала ему развить вполне свое созерцание [253].

С разрывом старых связей не все еще кончилось для Белинского; надо было

отыскать средства существования. Белинский предвидел это и обратился, еще до

разрыва, за советом и помощью к друзьям, излагая им свой план — издать уже

прямо от своего имени большой альманах из совокупных их трудов, если они

согласятся войти в его виды и намерения. Ответ не замедлил явиться. Со всех

сторон знаменитые и незнаменитые писатели наши поспешили препроводить к

нему все, что имели у себя наготове, и уже к началу 1846 года в руках Белинского

образовалась значительная масса рукописного и частию очень ценного материала, как показало позднейшее его опубликование [254]. Не могла скрыться от глаз

самого Белинского и внимания его ближайших советников во всем этом деле, Н.

А. Некрасова и И. И. Панаева, важность собранного материала. Последние уже

давно искали самостоятельной издательской деятельности и пробовали ее не раз

— выпуском альманахов и сборников, но тут представлялся случай к основанию

уже большого предприятия — нового периодического издания. Материал

Белинского мог бы служить ему на первых порах готовой поддержкой. Тогда и

возникла мысль о приобретении старого, пушкинского «Современника», скромно, почти безвестно существовавшего под руководством П. А. Плетнева, мысль, которая и приведена была в исполнение Некрасовым и Панаевым [255]. Они

купили вместе с тем и весь «материал» Белинского (Панаев был главным

вкладчиком при всех этих операциях), что и помогло Белинскому расплатиться с

долгами и впервые почувствовать себя свободным человеком. При этом новые

редакторы «Современника» 1847 года открывали ему еще и перспективу в

будущем, которая особенно должна была цениться Белинским. Они включали его

в число неофициальных соиздателей журнала (официальным выставлялся, в виде

поруки перед цензурой, проф. А. В. Никитенко) и предоставляли ему, кроме

платы за статьи, еще и долю в выгодах издания, какие окажутся. Без популярного

имени Белинского действительно трудно было обойтись предприятию, но к этому

примешивалась еще и надежда, разделяемая и Белинским, что все лучшие деятели

Москвы последуют за ним в новое издание и разорвут связи с «Отечественными

записками». Надежде этой, однако же, не суждено было исполниться. Московские

литераторы, да и некоторые из литераторов в Петербурге, желая полного успеха

«Современнику», находили, что два либеральных органа в России лучше одного, что раздвоение направления на два представителя еще более гарантирует участь и

свободу журнальных тружеников и что, наконец, по коммерческому характеру

всякого журнального предприятия вряд ли и новое будет в состоянии идти по

какой-либо иной дороге в своих расчетах с людьми, как не по той же самой, по

которой шло и старое [256]. Все это происходило в то время, когда я уже с

февраля 1846 года находился за границей.

XXXI

В одно прекрасное утро, по осени 1847 года, в крошечном салоне

парижской моей квартиры, улице Caumartin, 41, явился господин, хорошо

211

выбритый, по русскому обычаю, с волосами, зачесанными на затылок, и в

долгополом сюртуке, который странно мешал его порывистым движениям. Это

был Герцен [257], носивший еще на всей своей внешности резкий отпечаток

московского жителя, но скоро преобразившийся благодаря парижским портным и

другим артистам в полного джентльмена западной расы — с подстриженной

головой, щегольской бородкой, очень быстро принявшей все необходимые

очертания, и пиджаком, ловко и свободно державшимся на плечах. Я обрадовался

ему несказанно и выслушал юмористическую повесть об усилиях и

домогательствах, какие потребовались ему для выезда, и потом о долгом вояже

его, еще на почтовых, через всю Германию. Он прибыл в Париж со всем

семейством, остановился на Place Vendome и расспрашивал меня как парижского

старожила (я уже прожил целый год в столице Франции) об условиях, образе

жизни и привычках новой своей резиденции, к которым, тоже по русскому

обычаю, и применился весьма скоро. И не он один подчинился этого рода

превращению и изменению своей оболочки, а с нею и самого образа жизни, но и

семья его — и притом с свободой и развязностию, которые могли бы считаться