Литературные воспоминания

III из императорского Рима, длилось более месяца. Так, в письме своем от 1 (13) августа 1859, носившем штемпель «Rosoy en Brie», что доказывало переезд автора

его из Виши в Куртавнель — дачу г-жи Виардо, заключаются целые фразы на

латинском диалекте, как бы единственно пригодные для выражения его мыслей в

годину такого величественного военного праздника! Я оставил в этом письме

похвальные отзывы Тургенева о моей корреспонденции, выпущенные во всех

других, потому что шутливый тон письма много ослабляет их пафос, а во-вторых, и потому, что пристрастие и слабость ко мне составляли у него род

физиологического признака, во всяком случае довольно любопытного. Прозвище

«ненавистник либерализма» я получил от Тургенева за сочувственное мнение о

некоторых обличительных страницах известного германиста и этнографа Риля, направленных против гуманного либерализма немцев в его известной книге.

Описание самой комнаты, где жил наш автор, на даче г-жи Виардо, составляет

биографическую подробность» не лишенную своего рода занимательности. Вот

это письмо целиком:

«Куртавнель, 1 (13) августа 1859.

301

Ай да умница П. В.! Какие большие и милые письма пишет! Нельзя не

погладить по головке и не сказать спасибо! С истинным наслаждением прочел я

ваши поучительные и занимательные странички, прочел не в Париже, а здесь, в

деревне г-на Виардо, где я нахожусь теперь и где останусь еще месяц, до отъезда

в Россию. Ибо я —хотя это вам покажется невероятным—к 14(26) числу

сентября, то есть к Никитину дню, то есть к храмовому празднику в моей деревне, то есть к прилету вальдшнепов, буду, если останусь в живых, в Спасском, и это

так верно, что я вас прошу отвечать на это письмо числа 21 не инако, как: Орловской губер. в г. Мценск. Дела мои идут порядочно, то есть болезнь меня не

мучит (много помогли воды в Виши) и работа подвигается, надеюсь к половине

ноября привезти в Москву из деревни (где я буду сидеть взаперти до того

времени) роман, который объемом будет больше «Дворянского гнезда».

Каков он будет в исполнении—это ведают одни боги. Я должен вам сказать, что я так постоянно занят своим произведением—даже тогда, когда ничего не

делаю, —что мне почти нечего сообщать приятелю; я ничего не знаю и не ведаю, в строгом значении этого слова. Знаю, что завтра происходит в Париже великое

преториански-цезарское празднество, что все улицы Парижа перерыты, везде

наставлены триумфальные ворота, венецианские мачты, статуи, эмблемы, колонны, везде навешаны знамена и цветы: это император будет держать

аллокуцию в цесарско-римском духе своим militibus (воинам); так что maxima similitudo invenire debet между Gallium luijusce. tcmporis et Roman Trajani necnen Caracallae et aliorum Heliogabalorum. (Разительное сходство должно возникнуть

между Францией нынешнего времени и Римом Траяна, а также Каракаллы и

разных других Гелиогабалов.) Боюсь продолжать латинскую речь, не знаю, поймете ли вы ее, ученый друг мой, ненавистник либерализма. Я, разумеется, бежал из Парижа в то самое время, как сотни поездов со всех концов Европы, с

свистом и треском, мчали тысячи гостей в центр мира; всякое военное торжество

ist mir ein Greuel (возмущает мою душу), подавно это: будут штыки, мундиры, крики, дерзкие sergeants de ville (полицейские (франц.),и потом облитые

адъютанты, будет жарко, душно и вонюче—connu, connu!..( знакомо, знакомо!..

(франц.): Лучше сидеть перед раскрытым окном и глядеть в неподвижный сад, медленно мешая образы собственной фантазии с воспоминаниями далеких друзей

и далекой родины. В комнате. свежо и тихо, в коридоре слышны голоса детей, сверху доносятся звуки Глюка... Чего больше?

Риля я читал с наслаждением и с чувством, подобным вашему чувству, хотя

по временам честил его филистером. Гуттена по вашей рекомендации прочту и

привезу вам его портрет [389]. За описание провинциального брожения, сверху

кислого, в середине пресного, внизу горько-горячего — нижайшее спасибо. Вы

мастер резюмировать данный момент эпохи (говоря по-русски!) [390].

Из русских за границей я видел только вашего бывшего киссингенского

товарища, Елисея Колбасина; Боткин тайком пробрался в Англию, кажется на

остров Уайт, и не дает знать о себе. Коты так пробираются украдкой по желобам

крыш. Изредка попадаются мне русские журналы; жаль, «Русского слова» никто

302

не выписывает. Говорят, Григорьев написал обо всех нас статью прелюбопытную

[391].

Надеюсь, что вы зиму проведете в Петербурге; я постараюсь не иметь

никаких ларингитов, и авось не так нам будет скучно, как в прошлом году. А

впрочем, наши, батюшка, годы такие, что нечего думать от скуки уйти. Хорошо

еще, что глаза не отказываются, зубы не падают. Я месяц намерен провести в

Москве, так как мой роман явится у Каткова. Сговоримтесь и проведем этот

месяц вместе.

Какая каша происходит в Италии! [392] Вот где бы хорошо провести с

месяц. Одно беда: пожалуй, досада возьмет нашего брата, исконного зрителя, — и

заставит сделать какую-нибудь глупость. Вдруг закричишь: viva Garibaldi! или a basso...( долой... (итал.) кого-нибудь другого—и, глядь, с трех сторон розги