Литературные воспоминания

июня 1860). Он извещал, что выезжает в Соден. «А я, проживши три недели в

Париже,— пишет он,— скачу завтра же в Соден. И вот вам мой план:

1. От 5 июня н. с. до 20 июля — я в Содене.

2. От 20 июля по 1 августа — я в Женеве, на озере 4-х Кантонов, на

вершинах Юнг-Фрау, где угодно.

3. От 1 августа по 20 августа — на острове Уайт.

4. От 20 августа по 1 сентября — у m-me Виардо, в Куртавнеле.

А там я живу — в Париже.

Изо всего вышеприведенного вы легко можете заключить, даже не будучи

Ньютоном или Вольтером, что наши планы могут слиться в одно прекрасное

целое и что ничего не помешает нам попорхать вместе от Женевы до Уайта.

Главное, надо будет списаться: я вам пришлю из Содена мой точный адрес».

Не успели еще остыть и чернила на этих строках, как план, так настойчиво

поставленный, потерпел крушение. Он изменился в сроках пребывания на

избранных местах, в выборе новых, в беспричинном упразднении старых

проектов, как поездки в Женеву например, и т. д. Все это увидим скоро. Теперь

же прилагаем окончание письма, тоже любопытное по портретам, в нем

заключающимся. Кстати, надо прибавить, что портреты Тургенева не имеют

ничего общего с тем родственным, неделимым сочетанием диффамации и

311

клеветы, какое свойственно памфлетам нашего времени, и никого оскорбить не

могут. Это только незлобивое, остроумно-критическое отношение к личностям, во что обратилась его старая привычка определять их карикатурой.

«Здесь появился (В. П.) Боткин, загорелый, здоровый, медом облитый, но не

без мгновенных вспышек раздражительности; так, он, зайдя ко мне, чуть не

прибил моего портного за то, что он хочет мне сделать пиджак с тальею; портной

трепетно извинялся, а Вас. Петр. with a wittering smile (с надменной улыбкой):

«Mais c'est une infamie, monsieur!» (Ведь это низость, государь мой!) Толстой и

Крузе здесь; здесь также и Марко Вовчок. Это прекрасное, умное, честное и

поэтическое существо, но зараженное страстью к самоистреблению: просто так

себя обработывает, что клочья летят!.. Она также намерена быть в августе на

Уайте. Наша коллегия будет так велика, что, право, не худо бы подумать, не

завоевать ли кстати этот остров? Кстати, если вы не отыскали, то отыщите в

Милане Кашпероват и поклонитесь ему от меня. Его легко сыскать — спросите в

музыкальных магазинах. Он отличный малый — и жена его милая и умная

женщина.

До свидания, лобзаю вас в верх головы, как говорит Кохановская. А-пропо

((франц.— a propos) — кстати). Катков обайбородил Евгению Тур за письмо к

нему по поводу Свечиной. Вот междуусобица. Ваш И. Т.».

В этом письме останавливают внимание оживленные похвалы г-же

Маркович (Марко Вовчку). Он был с нею -в то время в самых приятельских

отношениях и сделал путешествие с нею и молодым ее сыном в Берлин в

почтовой бричке, где они сидели втроем. Железной дороги до Берлина тогда еще

не существовало. Тургенев с уморительным юмором рассказывал потом, как

резвый мальчик сидел у него всю дорогу на руках, на ногах и спал на шее. В

Париже он поместил мальчика в пансион и неустанно покровительствовал его

матери. Марко Вовчок принадлежала к кругу малороссов, с поэтом Шевченкой во

главе,— кругу, который с журналом «Основа» значительно увеличился и

приобрел видное положение в обществе. Тургенев сочувствовал его стремлениям, имевшим целью поднять язык своей страны, развить ее культуру и поставить ее в

дружеские, а не подчиненные только отношения к великорусской культуре. Он

искал знакомства с поэтом Шевченкой, высказывал искренние симпатии его

прошлым страданиям и его таланту, но не разделял его увлечений. Над его

привязанностью к Запорожью, казачьему удальству, к гайдаматчине он

подсмеивался не раз, в приятельском кружку. Марко Вовчок была тогда в апогее

своей славы за свои грациозные и трогательные повести из крепостного быта —

«Украинские народные рассказы», вышедшие к тому же времени (1860) в

переводе Тургенева на русский язык [407]. С тех пор завязались у них те

задушевные отношения, свидетельством которых служит его переписка и которые

длились до той минуты, когда Тургенев открыл в Марко Вовчке наивную

способность поглощать благодеяния как нечто ей должное и требовать новых, не

обращая внимания на свои права на них. Это была удивительная натура, без

нужных средств для поддержания своих привычек, но с замечательным

312

мастерством изобретать средства для добывания денег, что, в соединении с

серьезностию, какую дают человеку труд, талант и горькие опыты жизни, сообщало особый колорит личности г-жи Маркович и держало при ней многих

умных и талантливых приверженцев довольно долгое время. Тургенев пока

только удивлялся ей. В декабре 1860 года он писал мне: «Марья Алекс. все здесь

живет и мила по-прежнему; но что тратит эта женщина, сидя на сухом хлебе, в

одном платье, без башмаков,— это невероятно. Это даже превосходит Бакунина.

В полтора года она ухлопала 30 000 франков совершенно неизвестно куда!»

Тургенев мало-помалу отвык от нее, а под конец жизни и вовсе не вспоминал о

ней.

Из Болоньи я отправился в Равенну осмотреть ее древнехристианские

памятники, но при этом только одна случайность помешала мне сделаться