Литературные воспоминания

тоже был представлен в статье довольно полно, самым основным ее положением, по которому литература наша есть дело случайного возникновения и соединения

нескольких более или менее талантливых лиц, в которых общество не нуждалось

и которые сами, в нравственном и материальном отношении, могли обходиться

без общества. Отсюда — ничтожество литературы и слабость писателей, несмотря

на их качества, таланты и усердие. Можно догадываться, что в круге ходило с

успехом и европейское представление о важности буржуазии и tiers-etat (третьего

сословия (франц.). для государства, потому что Белинский ищет в разных

сословиях нашего отечества тех деятелей, которые помирят европейское

просвещение с коренными основами русской народности, назначая для этой роли

духовенство, купечество, городских людей, ремесленников, даже мелких

торговцев и промышленников [088], и тут же оговариваясь, ввиду возможных

воззрений с другой стороны, а именно, что «высшая жизнь народа

преимущественно выражается в его высших слоях или, вернее всего, в целой идее

народа». Словом, знаменитая первая статья maid-speech (первое выступление

(англ.) Белинского отлично выражала тогдашнее интеллектуальное состояние

образованной молодежи, у которой все виды направлений жили еще как в

первобытном раю, обок друг с другом, не находя причин к обособлению и не

99

страшась взаимной близости и короткости. Связующим поясом была тут

одинаковая любовь к науке, свету, свободной мысли и родине. Можно уподобить

это состояние значительному водному бассейну, в котором будущие реки и

потоки мирно текут вместе до той поры, когда геологический переворот не

разделит их и не откроет им пути в противоположные стороны. Белинский

именно был тем подземным огнем, который ускорил этот переворот.

Немудрено, если придет кому-нибудь в голову спросить: стоит ли так долго

останавливаться на журнальной статейке, не совсем свободной от противоречий и

вдобавок еще с определениями, от которых потом отказался сам автор ее? Вопрос

легко устраняется, если вспомнить, что статья произвела необычайное

впечатление как первый опыт ввести историю самой культуры нашего общества в

оценку литературных периодов. Нужно ли говорить, как она была принята

молодыми умами в Петербурге, сберегавшими себя от заговора против

литературы [089], устроивавшегося перед их глазами? Для них она упраздняла

множество убеждений и представлении, вынесенных из школы. Протестующий

характер статьи и этом отношении был очень ясен не только для тех корифеев

партии «Библиотеки для чтения», о которых мы говорили, но и людям,

соглашавшимся со многими из ее положений, но не любившим видеть

бесцеремонное колебание преданий, да еще на основании чужих философских

систем. Таковы были Пушкин и Гоголь. И тот и другой были оценены весьма

благосклонно критиком, но сохраняли о нем почти всю жизнь упорное молчание.

Первый, по свидетельству самого Белинского, только посылал к нему тайно

книжки своего «Современника», да говорил про него: «Этот чудак почему-то

очень меня любит» [090]. Суждение второго мы сами слышали: «Голова

недюжинная, но у нее всегда чем вернее первая мысль, тем нелепее вторая».

Замечание касалось выводов, добываемых Белинским из своих эстетических и

философских оснований и о приложении этих выводов прямо и непосредственно

к лицам и фактам русского происхождения, хотя тот же Гоголь указывал позднее

на статьи Белинского о его собственной, гоголевской деятельности как на

образцовые по своей неотразимой истине и мастерскому изложению.

Итак, в Петербурге первая статья Белинского и все /следовавшие за ней

нашли отголосок всего более в тех молодых учителях русского языка и

словесности, которые созывались для казенных замкнутых училищ и корпусов, разраставшихся, по принятой системе, все более и более в исключительные

заведения для воспитания всего благородного русского юношества целиком. Не

то чтобы статья «Молвы» сразу упразднила официальную науку о литературе: последняя держалась долго, красовалась еще на экзаменах вплоть до

преобразования закрытых школ и корпусов, но, благодаря молодым учителям

этих заведений, а за ними и большей части наших гимназий, образовалась, с

появления статей Белинского, обок с утвержденной программой преподавания

русской словесности, другая, невидная струя преподавания, вся вытекавшая из

определений и созерцания нового критика и постоянно смывавшая в молодых

умах все, что заносилось в них схоластикой, педантизмом, рутиной, стародавними

преданиями и благонамеренной Прикрасой. Растительное действие этой

невидимой струи увеличивалось вместе с дальнейшим развитием критика, с

100

которого, можно сказать, персонал учителей и молодых людей вообще той эпохи

не спускал глаз, и, таким образом, имя Белинского было уже очень громко в среде

нарождающегося поколения, в школах и аудиториях, когда оно еще не

признавалось в литературных партиях, не ведалось добросовестно или ухищренно

одними, возбуждало презрительные отзывы других и не обращало никакого

внимания даже самих чутких стражей русского просвещения. Работа Белинского