Литературный призрак

Коренным лондонцам известно, что каждая ветка подземки имеет свой особый характер и свое особое настроение. Виктория, например, оживленная и безотказная. Юбилейная, младшенькая, не оправдавшая надежд семьи, тянется в пригороды, виляет туда-сюда, вечно разветвляется, пуская все новые и новые отростки, огибает Гринвич, а где-то на востоке ныряет под реку и снова уходит на север. Что касается линий Дистрикт и Кольцевая, то тут сама смерть предпочтет поймать такси, если захочет поспеть к сроку. Переполненные пассажирами, которые спешат на вокзалы Кингз-Кросс или Паддингтон, и туристами, которые курсируют по музеям и не знают более коротких путей, эти ветки ужасны, как токийское метро – ну, каким я его себе представляю. Один преподаватель потребовал от нас доказательств, что поезда на Кольцевой действительно движутся по кольцу. Доказательств ни у кого не нашлось. Тогда это произвело на меня глубокое впечатление. Сейчас в этой истории меня больше всего впечатляет тот факт, что за эту чушь ему платили жалованье. Ветка Доклендс, точнее, Доклендское легкое метро со станциями «Принс-Риджент» и «Вест-Индия-Ки», «Галлионс-Рич» и «Ройял-Альберт» – типичный сосед-нувориш. Ни громогласная Пиккадилли, ни ее близняшка, тетушка Бейкерлоо, не одобрили бы такой безвкусной вычурности. Центральная – кузина средних лет, прямая и целеустремленная, без загибов. Таковы основные линии. Ветка Метрополитен слишком скучная, о ней нечего сказать, кроме того, что на схеме она миленького цвета фуксии и ею пользуются тогда, когда приходится провожать кого-то в последний путь.

Есть еще фантасмагорические линии, вроде фантасмагорических пьес Шекспира. Перикл, Хаммерсмит и Сити. Восточная Верона. Тит Андроник из Ватерлоо.

На схеме метро Северная линия обозначена черным. Она славится своей глубиной. Тут совершается больше всего самоубийств, часты случаи ограблений, а еще ею пользуются студентки театральной академии, которые почти наверняка станут девушками Бонда{107}. Она вообще какая-то мрачная, даже в названиях станций сквозит жуть: «Морден», «Брент-Кросс», «Гудж-стрит», «Арчуэй», «Элефант энд Касл» и наконец-то отремонтированная «Морнингтон-Кресент». Она много лет была закрыта, и, проезжая мимо, я всякий раз воображал, будто проплываю в батискафе мимо затонувшего «Титаника». Пожалуй, Северная – психопат в почтенном семействе. Голые стены ее станций на южном берегу Темзы не прельщают никого из рекламодателей. Даже производители лестничных подъемников не желают размещать свою рекламу в Кеннингтоне. Я никогда не бывал в Кеннингтоне, но знаю, что там нет ничего, кроме обшарпанных коробок жилых домов, построенных в пятидесятые годы, заколоченных залов для игры в бинго и центра по продаже подержанных автомобилей, где бесприютный ветер шелестит оборванными пластиковыми растяжками. В таких местах снимали заслуженно забытые фильмы с антигероями из пролетарской среды, которых играли британские рок-звезды. В таком районе жил бы и я, если бы не кредитные карты.

Лондон – это особый язык. Как и любой город, наверное.

В покачивании вагона улавливаю интересный ритм. Напоминает блюзовый рифф… Или что-то иранское. Записываю на тыльной стороне ладони. Откуда этот солоноватый запах заливных лугов… Ах да, духи Кати Форбс.

Посмотрите-ка на нее. На эту женщину. Страстная. Жгучая. В черном бархате. В ней нет ничего распутного. Интеллигентная, сосредоточенная. Какую книгу она читает? А кожа! Какая кожа – совершенно черная, западноафриканская, настолько черная, что отливает синевой. Гордый изгиб великолепных губ. Что же она все-таки читает? Ну-ка, наклони чуть-чуть обложку, солнышко… Набоков! Так я и знал: у девочки есть мозги! Если даже я наплюю на приличия и заговорю с ней, если даже я наплюю на приличия и просто пересяду поближе к ней в полупустом вагоне, она подумает, что пристаю, и ощетинится. А если бы случай свел нас на вечеринке, не возникло бы никаких проблем. Она та же самая, я тот же самый. Однако случаю угодно было нас свести в этом вагоне, где у нас нет никакой возможности познакомиться.

И все же там, на поверхности, на земле, чудесное утро. Сорок минут назад я спас человеку жизнь. Значит, вселенная передо мной в долгу. Недолго думая, я встаю и направляюсь к ней.

Только хочу заговорить с ней, как из соседнего вагона входит бездомный. Его глаза повидали такое, чего я, надеюсь, никогда не увижу. Одну бровь рассекает глубокий порез. В подземке хватает мошенников, но этот парень явно не из их числа. Ну и что, какая разница. Даже если подавать только настоящим нищим, то сам станешь одним из них. Таких, как Марко, спасает от разорения и полной нищеты только одно – собственный эгоизм.