Литературный призрак

В полумраке возникает лицо Роя. Завидев меня, он улыбается и поправляет парик. Дверь, распахнутая резким толчком, чудом не задевает мне нос.

– А! Привет! Входи… э-э-э… – (У него та же проблема, что у меня: вечно забывает имена.) – Входи, Марко.

– Здравствуй, Рой. Что у вас новенького?

Рой выговаривает слова на манер Энди Уорхола{111}, будто они долетают до него из другой галактики, откуда-нибудь с Андромеды, а то и дальше.

– Да ну тебя, Марко… Ты спрашиваешь, как доктор… Или ты у нас теперь врач?

Я смеюсь.

Рой помогает мне снять куртку и набрасывает ее на набалдашник в форме ананаса, – надо бы выяснить, как правильно называется эта штука, – украшающий лестничные перила.

– Как твоя «Музыка случая»? Хорошо вам, молодым, – играете вместе, вдохновляете друг друга… Прямо завидно.

– Две недели назад записали пару вещей. А сейчас снова репетируем на складе у дяди Глории. – (Денег на аренду нормального помещения хронически не хватает.) – Новая подружка нашего басиста играет на колокольчиках. Так что пытаемся немного расширить репертуар. А как тебе сочиняется?

– Не очень. Все, что пишу, загадочным образом превращается в «Хорошо темперированный клавир».

– А что не так с Бахом?

– Да ничего. Просто после этого мне снятся эшеровские коты, которые синхронно гоняются за хвостами друг дружки{112}. А еще, взгляни-ка, вот что прислал мне мой лукавый юный друг по имени Клем.

Он протягивает мне почтовую открытку с изображением земного шара и надписью на обороте: «Жаль, что тебя здесь нет. Клем».

Рой никогда не смеется сам, зато любит смешить других. Сейчас он застенчиво улыбается:

– Послушай, у тебя золотые руки. Ты не посмотришь нашу кофеварку? Она на кухне. У меня с ней с самого начала не заладились отношения. Она родом из Германии. Похоже, немцы заложили в нее антиамериканскую программу. Как ты думаешь, может, они до сих пор нам мстят за поражение во Второй мировой?

– А что с кофеваркой?

– Господи, ты снова спрашиваешь, как доктор, точь-в-точь. Доктор Марко! Она все время переливается через край, а из носика ничего не капает. Скапутилась чертова машина. Или скопытилась.

Когда я впервые оказался у Альфреда и Роя на кухне, она выглядела как декорации к фильму о землетрясении. Она и сейчас выглядит не лучше, но я уже обвыкся. Кофеварка обнаруживается под бюстом из сетки-рабицы.

– Мы подумали: может, это приведет чертову машину в чувство, – поясняет Рой. – К тому же так ее легче заметить. Бюст сделал Вук, специально для Альфреда, еще весной.

Вук – очень красивый юный серб с сомнительной визой, который временами живет у Альфреда, когда ему совсем некуда податься, кроме Сербии. Он носит кожаные штаны, и Альфред зовет его «наш сербский волчонок». Больше мне ничего не известно – вопросов я не задавал.

– По-моему, дело в том, что вместо молотого кофе тут чайная заварка.

– Ты шутишь! Не может быть! Дай-ка взглянуть. Надо же, ты прав… Хорошо, а где же тогда кофе? Марко, ты не знаешь, где у нас кофе?

– Неделю назад он был теннисной пушке.

– Нет, оттуда Вук его убрал… Погоди… Дай подумать… – Рой обводит кухню взглядом Творца, который осознает, что сам заварил кашу, которую теперь не расхлебать. – Точно! В хлебнице! Ладно, ступай к Альфреду, он у себя в кабинете. Перечитывает предыдущую главу своей жизни. Мы оба считаем, что у тебя великолепно получилось! А кофе я попозже принесу, когда накапает.

Мне жаль Роя. Когда-то его сочинения публиковались. До сих пор, роясь у букинистов, он находит старые издания и радостно демонстрирует их мне. Несколько раз его вещи исполняли в концертах и даже записали на радио. По американскому радио передавали его Первую симфонию, и Линдон Джонсон{113} прислал Рою благодарственное письмо, в котором говорилось, что им с женой очень понравилось. Некоторые критики весьма недоброжелательно отнеслись к успехам Роя, и на него выплеснулась волна негатива. Это его так расстроило, что он перестал публиковаться. Он только сочиняет опус за опусом, но ничего не издает, и никто не слышит его сочинений, кроме Альфреда, сербского волчонка да меня. Сейчас он работает над Тринадцатой симфонией.

Эх, знал бы он, что говорят про «Музыку случая»! Кровь в жилах стынет. Один обозреватель из «Ивнинг ньюс» написал, что мир бы только выиграл, если б нас самих пропустить через ту мясорубку, в которой рождается наша музыка. Эта рецензия меня очень обрадовала.

Поднимаясь на второй этаж, неожиданно вспоминаю наш с Поппи разговор при самой первой встрече, на какой-то вечеринке. Все гости уже отрубились, серое дождливое утро размывало ночь.

– А ты когда-нибудь задумывался, что потом происходит с твоими женщинами? Как ты влияешь на их жизнь?

– К чему ты клонишь, Поппи?

– Я ни к чему не клоню. Просто я заметила, что ты обожаешь рассуждать о причинах. А о следствиях – никогда.

Я постучал к Альфреду и вошел. В кабинете обитали фотографии друзей, далеко не новые. Альфред по-стариковски смотрел в окно. Над Хэмпстед-Хит беспорядочно телепались завесы дождя.

– Скоро наступит зима, друг мой gustviter![23]

– Здравствуй, Альфред!