Литературный призрак

Мужчины обращали на нас внимание. Иначе и быть не могло. Татьяна – редкостная птица в этих краях. А что до меня, вы уже знаете, каких мужчин притягивает Маргарита Латунская. Даже трубач подмигивал мне из-за своей сияющей трубы. Ей-богу, мне не померещилось. Интересно, каково это – заниматься любовью с чернокожим. С арабами, с узкоглазыми, с американцами мне приходилось иметь дело, а вот с неграми – никогда.

Столик у сцены заняла молодежь – три юные парочки. Всем не больше двадцати. Парни в костюмах, взятых напрокат, держались с напускной уверенностью, девушки – с напускной непринужденностью. Получалось плохо.

Татьяна кивнула в их сторону:

– Вот она, молодость и любовь.

В ее голосе звучал надрыв.

– А ты не хочешь оказаться на их месте?

– С чего бы?

– Они такие молодые, красивые, увлечены друг другом. В этом возрасте любят искренно и чисто, сама знаешь.

– Маргарита! Ты меня удивляешь! Мы обе прекрасно знаем, что любви на свете не существует.

– А что же тогда существует?

Татьяна погасила сигарету в пепельнице. Лукаво улыбнулась:

– Разнообразные потребности.

– Ты шутишь!

– Ничуть. Посмотри на эту малышню. Мальчишки хотят затащить девчонок в постель, чтобы, образно выражаясь, раскупорить бутылочку и выплеснуть известную жидкость. Если мужчина высморкался, никто не называет это любовью. Почему же считают великим таинством опустошение другой части мужской анатомии? Что касается девчонок, то и они не прочь позабавиться, потому что либо рассчитывают на какой-нибудь подарок, либо постельные утехи тоже доставляют им удовольствие. Впрочем, в этом я сомневаюсь. Неопытные юнцы слишком быстро сходят с дистанции.

– Татьяна, ты говоришь о сексе! О сексе, а не о любви.

– Секс – это товар, предлагаемый в лоб. Любовь – тот же товар, но в заманчивой упаковке. А прибыль одна и та же.

– Но любовь не имеет ничего общего с корыстью. Настоящая, глубокая любовь бескорыстна.

– Настоящая, глубокая любовь – это корысть, запрятанная так глубоко, что выглядит бескорыстной.

– Я любила. И люблю. Любовь отдает и ничего не требует взамен. Мы не животные, Татьяна.

– Мы всего лишь животные, Маргарита. Что тебе дает главный хранитель?

– Речь не о нем.

– Не важно. Сама подумай. За что мужчина тебя любит? Если не станешь лгать себе, то признаешь: это приносит ему какую-то выгоду. Ответь мне. Почему он любит тебя, а ты любишь его?

Я замотала головой:

– Любовь есть любовь. И никаких «почему» тут быть не может. В этом-то все и дело.

– «Почему» есть всегда. Потому что всегда хочется что-то получить от любимого. Может быть, защиту. Или ощущение собственной исключительности. Или прекрасное сияющее будущее вместо унылой обыденности. Или отца для нерожденных детей. Или престиж. Любовь – это клубок всевозможных «почему».

– И что же в этом плохого?

– А я разве говорю, что это плохо? История зиждется на человеческих желаниях. Вот почему мне смешно, когда люди начинают проникновенно вещать о загадочной силе большой и чистой любви, которой они якобы управляют. «Любить кого-то» означает «испытывать потребность в чем-то». Любовь заставляет людей совершать эгоистичные, идиотские, жестокие и бесчеловечные поступки. Ты спрашиваешь, поменялась бы я местами с этим молодняком? Я не против украсть у них молодость, но трансмигрировать в юное тело я согласилась бы только при условии, что сохраню свой разум. В противном случае лучше поменяться местами с мартышкой в зоопарке. Влюбиться – значит стать заложником желаний любимого, а обрести свободу можно, только если его кто-нибудь пристрелит.

Я с ужасом представила, как из груди Руди словно бы выдергивают пробку и из отверстия вытекает кровь, как вода из ванны.

– Если моего любимого пристрелят, я расправлюсь с убийцей.

Паб раскачивается и подпрыгивает, музыка пульсирует в глазах, их туманят слезы.

– Пойдем отсюда, – предлагает Татьяна.

Внезапно мы оказываемся на улице, меня подхватывает водопад и швыряет в вечерние огни. Улицы полны теней и света и шагов и конфетной яркости и трамвайных рельсов и ласточек. Никогда раньше не обращала внимания на окна наверху капеллы Глинки, они такие изящные. Как эти штуковины называются? Джером наверняка знает. Аркбутаны, что ли? Этой ночью звезды неверные. Между ними скользит яркая точка. Что это? Комета, ангел или обветшалая советская орбитальная станция совершает свой последний полет? Прохожие косятся на меня, и я стараюсь идти как можно ровнее, а фонарь сгибает длинную шею, как жираф. В дирекции Эрмитажа горит одно окно. У главного хранителя возникла потребность в ком-то, но, слава богу, на этот раз не во мне и не в Татьяне. Мы проходим мимо темного автомобиля.

– Эй, красотки, сколько за обеих?

Я плюю в окно и крою матом по-черному. Татьяна увлекает меня дальше.

– Пойдем-ка ко мне, – говорит она. – Выпьем кофе. Сделаю хот-доги. А будешь хорошо себя вести, не пожалею французской горчицы.