Литнегр, или Ghostwriter

И как я с этим, спрашивается, обходилась? С террористами, коррупционерами и финансовыми потоками — да запросто, с полпинка, газеты и информационные сайты в помощь; я могла даже сдобрить жареными фактами то, что в синопсисе выглядело вяло и плоско по причине малого знания Двудомским актуальной российской действительности. С описаниями стычек и поединков выручали медицинские знания, да ещё любовь к максимально кровавым шутерам от первого лица (в «BLOOD» я тогда уже не играла, но образ Калеба, который закалывает врагов вилами и разносит их из динамита снова примерить была не прочь). А вот как быть с личностью Пронюшкина? Знаете, такой типаж настолько широко представлен в литературе, настолько откровенно транслируют представления Пронюшкиных посетители разных сайтов и мужских форумов, да и в жизни таких вот майоров пруд пруди, что мне даже напрягаться по этой части не пришлось. И описания внешности любовниц с их задорно торчащими сосками и сочными ягодицами (женщину целиком такие мужчины не воспринимают, оценивают по частям, грудинка-рулька-окорок), и простодушное убеждение «Женщина — друг человека», и шуточки по поводу не-ебабельности, — весь этот ассортимент я раскинула на своём бумажно-романном прилавке, и его проглотили и не поморщились!

Так вот, совершенно чётко и осознанно я презираю тех читателей, которые цедят: «Ну, женская рука в литературе сразу чувствуется. Нетрудно же отличить, когда баба писала!» — и проходят мимо крепкой честной прозы, подписанной женской фамилией, к длинным полкам обложек, украшенных фамилиями мужскими… Но ты же, мой пернатый друг, теперь в курсе, что обложка — не гарантия содержимого, э? Правильно: изрядная часть маскулинных романов написана женщинами-литнегритянками (так же, впрочем, как и сентиментально-любовных — мужчинами-литнеграми, у нас полное равенство в этом вопросе), и вычислить биологический пол писавшего не в твоих силах, поскольку литнегр творит не от души и не от органов размножения, а по канону, выработанному не только автором синопсиса, кем бы он ни был, но и его литературным агентом, и редакторами, среди которых тоже попадаются как мужчины, так и женщины… Вот такой половой компот.

Читатель вышеописанного склада, — интересно, не почувствовал ли ты себя опущенным? Чуть-чуть, так сказать, поголубевшим в процессе отождествления с очередным Пронюшкиным или Отмороженным, под маской которого скрывалась Маша или Валя? Да брось, не на меня надо обижаться! Обижайся на свои заморочки, которые успешно эксплуатирует индустрия массовой литературы. Хочешь почувствовать себя крутым — она тебе это, все по чеснаку, за твои деньги даст. Ну и Маше с Валей перепадёт от налога на твою раздутую мужественность.

В крайнем случае, на встрече с гендиректором крупного издательства, выпускающего такие детективы, можешь незаметно подобраться к нему, а потом внезапно повалить на пол, после чего пинать по всем чувствительным местам, приговаривая:

— Бабу мне подсунул, да? Двудомский твой — баба? Отдавай мои деньги, с-сука! Отдавай!

Может и полегчает.

Глава 21 Родство

После того, как родители развелись, мы с мамой остались в центре в коммуналке, а отец переехал на окраину. Тогда этот новый район представлял собою дикую глушь, и то, что отец согласился на такое невыгодное предложение, доказывало, насколько он уже тогда был равнодушен к себе. Такое подозрение усиливалось и крепло при взгляде из окна его квартиры… Дом, когда он в него переезжал, был абсолютно новый, и квартиру можно было выбрать любую. По одну сторону простиралась набережная Москва-реки с причалом для катеров; волны сверкают под солнцем, деревья кипят зеленью — гляди не хочу. Но нет, мой отец выбрал так, чтобы окна выходили на противоположную сторону. А там — сплошная белизна и серость однообразных новостроек. Агрессивная архитектурная среда. Может быть, он наслаждался этим однообразием? Да нет. Скорее всего, ему было просто плевать.

Но вне зависимости от вида из окна, главное — квартира, которая теперь моя, принадлежит мне как наследнице первой очереди. И я могу делать с ней что угодно. Например, сдавать. Перед этим вымести отсюда весь сор и хлам, неизбежные для жилища длительно болевшего перед смертью человека, вынести кое-какую уродливую мебель, переклеить обои… Но сначала я в одиночестве дорвусь до содержимого шкафа — старинного, ещё дореволюционного, с матовыми стёклами, колоски на которых взывают к неким давним слоям памяти, которые словно и хотят, чтобы их достали, и защищаются от проникновения в сознание. Возможно, я откопаю там что-то, памятное мне из детства. Или что-то важное. Неожиданное… Не для того ли существуют старые шкафы?