Лица

— Ради всего святого, что ей делать в полиции? — удивился он. — У нас не происходило ничего противозаконного.

— Мне будет ее не хватать, — воскликнула она, сама не понимая, на самом ли деле имела это в виду. — Она открыла для меня совершенно новый мир.

Он залился своим привычным скрипучим смехом.

— Старый мир тоже достаточно хорош, — ответил он. — Я приеду за тобой завтра.

— Когда я вернусь домой, — медленно произнесла она, — у меня будет к тебе одна просьба, мне нужно кое-что узнать. Доктор Йёргенсен на днях заявил, — (или, может, это было десять лет назад — она не знала), — что не выносит пациентов, которые не способны смотреть правде в глаза.

— В этом наши мнения расходятся, — сказал он, — но я отвечу на твой вопрос совершенно честно, что бы это ни было.

— Спасибо, — поблагодарила она. — Как дела у Сёрена?

Она представила себе его маленькое состарившееся лицо, каким оно выглядело в последний раз за пыточной решеткой, — лицо истощенного ребенка из Индии.

— Хорошо, — сказал Герт, — он тоже по тебе скучает. Гитте вместо сказок пичкала его невразумительным сексуальным просвещением. Он соскучился по нашей прежней жизни — жизни до начала всего этого безумия. Но мы всё обсудим дома. Я куплю бутылку виски — отпразднуем.

— Спасибо, — ответила она. — Я рада, что ты приедешь за мной.

Возвращаясь в палату, она потуже затянула пояс красного клетчатого халата, слишком просторного для нее. Казалось, ей перелили кровь от неизвестного донора. Нормальная жизнь со всеми ее трудностями и радостями мерно текла в жилах, и когда художница остановила ее в коридоре, она громко и четко заявила:

— Вы правы. Меня зовут Лизе Мундус. Завтра меня выписывают, и я приступаю к новой книге.

16

Искусственный свет опередил звезды. Теплый и позолоченный, он заливался под веки, просачивался сквозь поры в коже и попадал в кровь, где расходился сетью по воспоминаниям и нежно касался полузабытых событий. Они пересекали Ратушную площадь, лицо Герта то затемнялось, то подсвечивалось светом от мерцающей световой рекламы, которая всегда оставалась неизменной.

— Когда мне было семнадцать, — начала она, просовывая руку под его локоть, — я стояла перед зданием редакции «Берлингске Тиденде» и ждала парня, который так и не пришел. Я плелась домой, и будущее казалось серым и промозглым, как дома́ на Вестерброгаде.

— Хрупкий возраст, — ласково ответил он. — Насколько мне известно, Ханне готовит что-то особенное. Она хочет отпраздновать твое возвращение. Ей полегчало оттого, что Гитте ушла. Она терпеть ее не могла и по непонятной причине побаивалась ее.

Лизе уступила дорогу незрячему мужчине, который нащупывал тростью край тротуара. Его проникновенное и внимательное лицо казалось далеким, обращенным внутрь, и не было никакой необходимости брать его на себя. Все лица в этот синий и недолгий сумеречный час проходили сквозь нее без труда, будто сквозь солнечный луч; некоторые забирали с собой других, словно отвлекая внимание. Ее голова казалась прозрачной и легкой, как быстрые шаги, что улица уносила с собой.

— Ты по ней не скучаешь? — спросила она и неожиданно для себя увидела мелкое лицо за переговорной решеткой, мстительное и одинокое.

— Уже много лет подряд я не скучал ни по кому, кроме тебя, — ответил он с тревогой и прижал ее руку к себе еще крепче.

— Может, зайдем куда-нибудь и выпьем, прежде чем возвращаться домой? — неожиданно предложила Лизе. Ее бесконечно пугала мысль о том, чтобы снова войти в гостиную — всё равно что в детство, которое никогда ей не принадлежало.

— Да, давай, — послушно согласился он. — Можем заглянуть в «Жемчужину».

Это была небольшая грязная пивнушка, куда они раньше часто отправлялись под конец дня, уложив детей спать. На непокрытом столе остались круги от пивных бокалов, в глубине зала каменщики в рабочей форме играли в бильярд.

— Два двойных виски, — заказал он ленивой официантке, которая нехотя оторвалась от общества каменщиков. Казалось, она их не узнала. В одному глазу у нее лопнул капилляр, кожа казалась серой и пористой, словно стирательная резинка. Жалюзи были опущены, горела настольная лампа. В пергаментном абажуре красовалась дырка — будто пьяный посетитель пырнул его ножом. Ощущая, как виски течет по венам вместе с кровью, Лизе посмотрела на батарею под окном: оттуда доносился легкий шум, словно верещание птахи на ветке.

— Какой сейчас месяц? — спросила она.

— Середина марта, — ответил Герт, — ты провела в больнице три недели. Кстати, почему ты наглоталась этих таблеток?

— Потому что Гитте их оставила, — сказала она, — хотя ты и просил спрятать.

— Ничего подобного! — воскликнул он. — Мы не разговаривали с ней об этом.

— Значит, она обманула меня, — ответила Лизе. — Она сказала, ты беспокоился, что я поступлю как Грете.

— С ней, — сказал он, рассеянно держа стакан на свету, — я совершил ошибку, пробудив чувства, на которые не мог ответить взаимностью. Кстати, какую такую правду ты хотела узнать?

— Не сейчас и не здесь. Попозже, — ответила она.