Лицей 2021. Пятый выпуск

А. Фомину и его фильму «Кругосветка»

Я путешествую. Мне никуда не нужно.
На экране ноутбука меняются города.
Вот Рим.
И на узенькой улочке
уже разгораются огни тратторий.

У дверей — велосипеды и скутеры,
а над крышей торчит белый краешек кампаниллы.

Вывернешь к площади — там столики у пиццерии.
Вот почему пусто было в проулках —
все итальянцы здесь,
с вином, с закусками.
И так каждый вечер.
Вечные вечера, их можно так же легко
тратить, как легко заработанные евро,
которые завтра каким-то чудесным образом
снова окажутся в кармане.

А ночью
вернёшься к себе в Bed and Breakfast.
Соседи уснули, и можно
незамеченным выйти на кухню,
устроиться у окна
с бутылкой немецкого или бельгийского
(лишь бы не итальянского) пива
и глядеть на огромный,
оранжевый от подсветки
купол Санта-Мария-Маджоре
в каких-то нескольких крышах отсюда.

А проснуться в Афинах значит проснуться в руинах,
здесь так мало осталось, что вспомнился Гераклит
и забылся. Так вскружили эти новые улицы
с одинаковыми балконами, пробками и суматохой,
и здесь же, прямо тут, заброшенные
дома, граффити и продавцы каштанов,
пакистанцы пытаются всучить
«Патек Филипп» за пять евро.

В детстве я почему-то очень жалел светлячков.
Особенно в августе. Вдруг он остался один.
Вдруг он светит впустую, надеется, что вот-вот
найдут, отыщут, а к нему никто не прилетит.
И он так и будет сидеть
с этим своим фонариком.

Когда вечером я увижу
Где-то в районе Монастираки
африканца, подбрасывающего в небо
светящиеся палочки,
знаю, глупо, но куплю,
куплю сразу две,
чтобы они не горели впустую.
А потом пойду на холм Филопаппу смотреть
на ночной Пирей и догадываться, что там,
где закончится море огней,
начнётся другое —
настоящее, чёрное,
Эгейское.

Чёрт с ней, с Европой. Можно ведь и в Бухару
рвануть. Безликими проулочками,
где только восточное волшебство
спасает ноги от переломов и вывихов,
выходить к огромным мечетям
или к рынкам
с горами из орехов, изюма и кураги.
Днём ты здесь верно заблудишься
среди домов-близнецов,
а ночью опять потеряешься —
фонари только на площадях.

Здесь тебе будет плохо. Здесь будет хотеться домой,
а вернёшься в Москву — и опять потянет назад.
До чего же странная всё-таки Бухара!
Как будто и вправду восточное волшебство.
Тысяча и одна
ночь без фонарей.

А можно и дальше. Можно поехать в Пекин,
или в Мехико, или хотя бы в Рейкьявик,
можно в Лиму и в Сидней,
можно в Джакарту и в Хартум,
можно в Сиэтл, в Киото, можно и на Луну.
Можно куда угодно
ездить, летать и плавать
часами в маленькой комнате,
с незастеленной кроватью,
с грязной посудой на тумбочке,
с комками носков на диване,
с глобусом пыльным на полке,
с окном на соседний дом.

Я путешествую. Я выхожу во двор.
По Балаклавскому бреду́ до Битцевского леса,
мимо торгового центра, мимо детской площадки,
мимо часовни и школы,
мимо того
и того.
И вроде всё знаю,
но это
самое непонятное путешествие.