Лицо по частям. Случаи из практики челюстно-лицевого хирурга: о травмах, патологиях, возвращении красоты и надежды

Никакие теплые слова, никакие приемы, ничто не могло помочь ему смириться со случившимся. Мне пришлось напрямую сообщить ему горькую правду. Разумеется, он находился в полном смятении, и в столь чудовищных обстоятельствах было чрезвычайно сложно хоть как-то его утешить. После этого случая – когда мне впервые пришлось сообщать человеку о смерти супруга – я решил пройти дополнительное обучение по общению с пациентами и их близкими в тяжелые времена, однако, как оказалось, все существующие базовые и продвинутые курсы были направлены на то, как сказать об обнаруженной у человека опухоли или каком-то другом страшном диагнозе, но не о смерти. В 1990-е, да и в наши дни, как бы хорошо врач ни постарался подготовить почву, невероятно тяжело сообщать родственникам пациента о его внезапной кончине.

Врачей-онкологов теперь автоматически отправляют на трехдневные курсы по продвинутым навыкам коммуникации. Когда такое правило только ввели, некоторые из тех, у кого и без того уже был обширный опыт, может, и были немного недовольны необходимостью дополнительного обучения, однако это является, как и всегда являлось, неотъемлемой частью нашей профессии. Я чрезвычайно ценю подобную подготовку, но прекрасно понимаю, что никакое обучение не облегчит задачу сказать пациенту о неоперабельном раке либо члену семьи о том, что его мужа, жены, матери, отца, сына или дочери не стало.

Ужасные вещи происходят без предупреждения, и очень сложно в подобных обстоятельствах смягчить удар, мы неизбежно принимаем подобное несчастье близко к сердцу, поскольку пациент в тот момент находился под нашей ответственностью. Когда ты успокаиваешься и задумываешься о том, как предотвратить повторение подобного в будущем, ты понимаешь, что ответа нет – это одна из тех ужасных вещей, которые не предотвратить.

Одна из самых известных поговорок в мире врачей звучит так: хороший хирург знает, как оперировать, хирург получше – когда оперировать, а самый лучший хирург – когда оперировать не стоит. Амбициозные хирурги тратят до десяти лет, обучаясь проводить операции, а последующие пять лет учатся понимать, когда их делать не нужно. Принять правильное решение не так-то просто, потому что каждый хирург инстинктивно стремится активно применять свои знания на практике. Хочется использовать свои навыки и таланты, выработанные за годы подготовки, для разрешения возникшей у пациента проблемы прямо здесь и сейчас, а то и вовсе у него на глазах, если он не находится без сознания под общей анестезией. Возможность делать подобное до сих пор вызывает у меня радостные чувства, и это чрезвычайно привилегированное положение.

Первые 10 лет хирурги учатся делать операции, а следующие 5 лет – понимать, когда эти операции делать не стоит.

Подобно большинству студентов-медиков, я начал свое обучение, полагая, что врачи способны найти решение любой проблемы со здоровьем, однако всем из нас в итоге приходится усвоить, что некоторые проблемы не могут быть разрешены. Некоторые пациенты и вовсе идут на поправку сами по себе, пока мы пытаемся понять, что с ними не так. Я частенько в шутку говорю своим пациентам, что моя задача – сделать так, чтобы им стало лучше, ну, или хотя бы не сделать хуже, и по возможности приписать себе заслугу в их выздоровлении. Порой наступает момент, когда любые дальнейшие попытки лечения пациента с помощью медицинских или хирургических мер будут лишь продлевать его мучения. Каждый из нас должен научиться понимать – и это очень мучительный урок, – когда следует признать поражение и отступить. Вместе с тем иметь дело со смертью и умирающими людьми крайне непросто, и всегда возникает вполне понятное желание не спешить с признанием неизбежного. Эта черта искореняется через силу и после долгих лет работы.

Я помню одну женщину, Дженнифер, которую с сильными болями доставили в отделение неотложной помощи в Глазго. Она длительное время страдала от рассеянного склероза, а затем у нее возникли проблемы с животом, для которых не было никакой видимой причины, ей явно сильно нездоровилось. Ее, как и полагается, госпитализировали и положили к нам в отделение, и я отправился осмотреть ее вместе с консультантом, полагая, что мы сможем ей помочь. Тогда я все еще полагал, что мы для каждого можем что-то да сделать. В конце концов, задача врачей – решать людские проблемы.

Дженнифер находилась в палате вместе с родными, мы попросили их подождать снаружи и стали ее осматривать. Стянув покрывало, я увидел, что ее кожа приобрела фиолетовый цвет и покрылась пятнами от пупка до ступней. Посмотрев на нее какое-то время, консультант жестом дал мне понять, чтобы я вернул покрывало на место. Он отошел от кровати и шепотом сказал:

– Боюсь, она не выживет. У нее в животе случилась сосудистая катастрофа, аневризма или что-то в этом духе, и с учетом ее общего состояния, а также последствий рассеянного склероза, к сожалению, ей больше ничем нельзя помочь.