Лицом к лицу

Где-то за рекой прогремели выстрелы. Им ответили другие. Раздался отчаянный лай собак. Потом сразу все стихло, но через несколько минут началась стрельба совсем близко, — должно быть, на Судебной… Длинная очередь, вытянувшаяся уже с вечера у хлебной лавки, разбежалась. Прошел патруль и тоже, подняв винтовки вверх, открыл стрельбу. Стреляли и грабители, хозяйничавшие в городе, и жители, защищавшиеся от них, а больше всех подбадривавшая себя ночная охрана.

Корнелий торопливо зашагал к дому, где жили Макашвили. У ворот разговаривали две женщины. Он узнал одну из них. Это была Маринэ, мать Пето Натошвили. Поздоровался с нею.

— Откуда ты? — спросила старушка, поправляя на голове платок.

— Из Баку.

— А я все беспокоюсь за сына. Вечером сегодня заходил Вано, сказал, что Пето заболел, лежит в больнице, в Елизаветполе. Ох, чует мое сердце… Не дай бог — тиф…

— Ну, сразу уж и тиф! — хотел успокоить ее Корнелий.

— Теперь тиф всюду, сынок, — ответила Маринэ и вытерла слезы.

Корнелию стало жаль старушку, и он обнял ее.

— И в самом деле — что ты загодя убиваешься и плачешь? — упрекнула ее соседка.

— Не знаю, родные, не знаю, очень уж неспокойное время, — тяжело вздохнула Маринэ и, скрестив руки на груди, опустила голову.

Корнелий молчал…

В это время из одной квартиры трехэтажного дома, сквозь закрытые ставни, донеслись звуки рояля и слова модной песенки Вертинского, такие далекие, такие заунывные, словно шли они откуда-то из глубины земли:

Ваши пальцы пахнут ладаном,
А в ресницах спит печаль.
Ничего теперь не надо вам,
Никого теперь не жаль…

— Где это? — поинтересовался Корнелий.

— Из квартиры генерала Гилевича.

— Да, верно. Это поет его дочка Клара, — перебил старуху Корнелий. — Наши дома?

— Дома, родной, дома…

Он вошел во двор. Навстречу ему ринулась с лаем собака.

— Ройя! — окликнул ее Корнелий.

Собака узнала его, перестала лаять, завиляла обрубком хвоста и помчалась по лестнице, словно торопилась известить хозяев о приходе близкого человека.

3

Вано Махатадзе вошел в редакцию газеты «Кавказский рабочий». Там он застал своих товарищей. Они окружили его, стали расспрашивать о шамхорских событиях.

— Эта новая мерзость, — говорил, задыхаясь от волнения и возмущения Махатадзе, — не поддается никакой оценке… Убиты и искалечены тысячи солдат. Здесь не только убивали, еще и мародерствовали, грабили убитых. Меньшевики захватили пятнадцать тысяч винтовок, пулеметы, орудия… И верным союзником наших господ социалистов оказался сброд господина Рафибекова.

— Да, логика вещей сильнее всякой другой логики, — перебил Бесо Алавидзе. — Меньшевики сбросили маску социализма и показали народу свое контрреволюционное лицо и буржуазно-националистическую сущность. Теперь с ними надо говорить не елейным языком елениных, а тоже языком железа и крови!

— Это сказано правильно, — вмешался в разговор Серго Кавжарадзе, красивый брюнет лет под сорок. — Закавказский комиссариат запасается оружием не столько для того, чтобы воевать с турками, сколько для того, чтобы воевать против революции, против нас. На складах достаточно оружия, а они не остановились даже перед бойней, чтобы разоружить солдат. Они пошли на это потому, что солдаты на нашей стороне, потому, что солдаты несут в деревню большевистские идеи, аграрную революцию, а меньшевики не хотят отнимать землю у помещиков. Они хотят мира с ними, значит — войны с народом. Возмущение рабочих и крестьян их политикой они называют анархией. Эти современные жирондисты окончательно перешли на сторону контрреволюции.

— Мне кажется, — сказал Махатадзе, — что медлить больше с восстанием нельзя. Народ и армия на нашей стороне. Если мы промедлим, то дорого заплатим за свои колебания.

Алавидзе, Кавжарадзе и Котэ Гургенидзе были согласны с ним. Старые члены партии Парнаоз Сагарадзе и Малакия Далакишвили считали восстание авантюрой.

Сагарадзе смерил Махатадзе скептическим взглядом:

— Восстания, поднятые безрассудством, всегда превращались в авантюры. Именно за них дорого приходилось платить. Я считаю ваше предложение преступлением и против здравого смысла и против интересов партии. Из этого не получится ничего, кроме нового грандиозного Шамхора. Подождите немного, и под давлением масс даже Ной Рамишвили вынужден будет признать советскую власть.