Лицом к лицу. О русской литературе второй половины XX – начала XXI века

Это была четвертая из задуманной им серии книг по рубежу веков; он говорил: я занимаюсь историей России до октябрьского переворота. Первая книга серии – его диссертация – не была напечатана, требовали переделок, ленинских оценок. Уговаривали и друзья. «Чего тебе стоит? Вставь две-три цитаты в начале каждой главы. Дальше же идет твой текст!» Антону же казалось, что тогда текст опоганен, читатель и дальше не будет автору верить. Книга не пошла. Вторая и третья книги лежали в набросках и материалах – он уже говорил: полметра; постепенно он охла девал к ним. Но четвертую книгу почему-то надеялся издать (231).

Однако Александр Павлович Чудаков, в отличие от Антона Стремоухова, свои филологические книги в советское время издал, и это была его принципиальная позиция. Своими работами он смог реально противостоять хаосу, раздерганности и абсурду тогдашней советской действительности, эти работы являли собой замечательный пример написанных ясным языком, четких и структурно выстроенных текстов. Но ведь и на роман «Ложится мгла на старые ступени» можно посмотреть как на попытку обуздать хаос воспоминаний и представить стройные и ясные картины из жизни окружавших автора в детстве людей и предметов.

При этом усредненности и скучной одинаковости, господствующей в современном мире, Чудаков в своем романе противопоставляет уникальность почти каждого описываемого им предмета. В этом отношении он оказывается учеником не Чехова, а, скорее, Гоголя с его любовью к необычным и выламывающимся из обыденности предметам (о чем Чудаков подробно рассказал в статье о предметном мире автора «Мертвых душ»)[164].

И вот тут, в самом конце этого моего микроразбора, будет уместно вспомнить о заглавии чудаковского романа. Оно взято из раннего стихотворения Александра Блока:

Бегут неверные дневные тени.
Высок и  внятен колокольный зов.
Озарены церковные ступени,
Их  камень жив  – и  ждет твоих шагов.

Ты  здесь пройдешь, холодный камень тронешь,

Одетый страшной святостью веков,
И,  может быть, цветок весны уронишь
Здесь, в  этой мгле, у  строгих образов.

Растут невнятно розовые тени,

Высок и  внятен колокольный зов,
Ложится мгла на  старые ступени…
Я  озарен  – я  жду твоих шагов[165].

То есть камень ступеней прошлого, предмет мертвый, брошенный, пребывающий в забвении, ждет человека, который придет, и тогда раздастся звук гулких шагов, и этот камень оживет. Ну а мы-то с вами точно знаем: если дед в романе сумел победить хаос, а Антон борьбу с ним в целом проиграл, автор романа, Александр Павлович Чудаков, свою битву с абсурдом и хаосом, несомненно, выиграл.

«Между небом и Плёсом»: о книге стихов Константина Гадаева «Июль»

Не стану утверждать, что эта небольшая, концептуально заключенная в обложку цвета неба и воды книжка была совсем не замечена читателями и критиками. На ее долю достались две или три доброжелательные микрорецензии, а Тимур Кибиров, чьи строки соседствуют с тютчевскими в эпиграфе к книге, признался, что хотел бы числиться автором нескольких ее стихотворений.

Тем не менее пристального внимания «Июлю» до сих пор уделено не было, притом что книга Гадаева тщательного прочтения и перечтения несомненно заслуживает. Попробую хотя бы отчасти исправить эту несправедливость.

Для начала мизантропически признаюсь: я не люблю стихов многих современных российских поэтов. То есть (формулируя точнее и подробнее) не могу дать себе внятных ответов на элементарные, «школьные» вопросы: зачем все эти стихи писались и для чего я их теперь должен читать? Почему поэт вообразил, что мне нужно знать именно об этих, а не каких-нибудь иных особенностях и оттенках его мироощущения? Что, по-зощенковски выражаясь, автор хотел сказать своим произведением?