Любовь и дружба в 6 "Ю"

– Ты правда, что ли, не понимаешь? – спросила она, растерянно глядя на меня. – Ты представляешь, каково сейчас его родителям? А что будет, когда про это узнают в школе, Витя? Кстати! Он был в школе?

– Нет, – ответил я.

Я понимал. И мне самому становилось плохо от мысли, что Бочкина нет уже сутки, и что его мама сейчас, наверное, плачет и только и думает о своем Бочкине. Где он и что с ним. Я бы на ее месте вообще, наверное, умер от ужаса. И тут я понял, что я не умираю только потому, что действительно не очень понимаю, как испуганы его родители! Я все думаю про Долгорукую, а думать на самом деле нужно про Бочкина.

– Что у вас случилось? – спросила мама. – Скажи мне. Ведь ты все можешь мне сказать, ведь правда? Ты же знаешь, что мне ты можешь сказать все, Витя?

Я знал, что она готова услышать все. Но есть вещи, которые ни один человек не станет обсуждать с родителями. Удивительно, что родители и сами этого не понимают. Или не помнят. Ведь были они когда-то детьми.

Что я расскажу маме? Что Бочкин влюбился, что Долгорукая подбила его разбить окна и взломать электронный журнал? Что ее то ли выгнали из предыдущей школы, то ли она сама ушла? Или что мы так и не пожали друг другу руки, а значит, так и не помирились, хотя Бочкин хотел? Что я подставил его, назвавшись его именем, и что математичка плакала, а черные полоски, нарисованные на ее глазах, оставались четкими и ровными, словно она чертила их по линейке несмывающимся маркером? Или рассказать, что я назвал Бочкина тупицей и готов был драться с… с кем? С лучшим другом?

Это было слишком много для мамы. И как бы она поступила, узнав все это? Ведь ей не скажешь «Только никому!» – это я знал на собственном опыте. Мои секреты мама не воспринимала всерьез – ведь я ребенок. Выходило, что я не мог ей доверять. От этого было еще противнее. Может быть, я рассказал бы об этом отцу, но он уехал в командировку, а по телефону все это совсем не то, совсем не так…

Да и выходило, что не Долгорукая всему виной, вовсе не она, а я! Из-за меня Бочкин куда-то ушел. Мне было стыдно, но и подставляться я не хотел. В конце-концов Бочкин найдется, а осадочек останется. «Хороший из твоего Пустелькова вышел друг», скажут его родители, и будут правы.

Но мама расценила мое молчание иначе.

– Молчишь?.. – сказала она. – Ну молчи. Я думала, мы с тобой друзья, Витя. Жаль, что я так жестоко ошибалась.

– Я не молчу, – сказал я, – мы друзья. Просто я не знаю, где он. Ну правда, мам. Ты мне веришь?

– Верю, – кивнула она, – вернее, хочу верить, но раньше вы с Бочкиным были не разлей вода. Бочкин то, Бочкин это. И вдруг он пропал, а ты молчишь!

– Я не молчу!

– Ну не молчишь, но тебе как будто все равно!

– Мне не все равно!

– Не знаю, Витя, – сказала она, – но теперь все слишком серьезно. Подумай, где он может быть? Может быть, ты знаешь, но почему-то боишься сказать?

– Я не знаю! – закричал я. Я не хотел кричать, но и говорить спокойно не получалось.

– Хорошо, – сказала мама, – я тебе верю. Но все же подумай.

И она вышла из комнаты.

Я сел думать. Потом лег. В голове было пусто. Неужели Бочкин и правда ушел на Урал?

Я встал, вышел в коридор, оделся и открыл дверь. Мама выглянула из кухни, но ничего не сказала.

– Я не знаю, где он, честно, – сказал я, выходя.

Бантик из Долины волшебных холмов

Где Бочкин, я и правда не знал. Но я знал, где Долгорукая.

Долгорукая жила неподалеку, всего-то три улицы. В большом старом доме с узорами по фасаду, с высокими строгими окнами и портиками. Про портик я узнал от мамы. Каждый раз, как мы проезжали мимо этого дома, мама говорила: «Интересно, каково это – жить в доме с портиками». Это такие треугольные штуки над дверями. Мне всегда казалось, что ну портики и портики, подумаешь. И вот, надо же было такому случиться, Долгорукая жила именно в этом доме и каждый день входила и выходила из дверей, над которыми навис портик. Интересно, каково ей это?

Пока я бежал к ее дому, до меня вдруг дошло, что я не знаю ни номера квартиры, ни даже подъезда. Знай я хотя бы это, я мог обойти все этажи и позвонить в каждую квартиру – подумаешь. Но в доме с портиками было шесть подъездов и в каждом по десять этажей. На такой обход у меня ушло бы дня три, не меньше.

Но я не переживал. Что-нибудь придумаю. Может быть, мне повезет, и какие-нибудь старушки у подъезда укажут, где искать такую заметную девчонку. А она была очень, очень заметная, как ни крути. Бочкин был обречен.

Мне повезло. Сразу. Махом. Долгорукая вышла из первого подъезда с собакой – огромным рыжим псом – и, спустив его с поводка, уселась на лавку. Пес принялся бродить вокруг лавки со стороны газона и исследовать снег.

Я подошел и уселся рядом. Долгорукая буркнула что-то и сдвинулась немного левее. Хотя мы и были в ссоре, она все же подумала, что места мне остается маловато. Это был хороший знак. Я бы не удивился, если бы она, наоборот, как-нибудь раскинулась на лавке таким образом, чтобы я вообще не смог присесть. Например, закинула бы ноги.