Любовь и дружба в 6 "Ю"

Я не мог поверить, что слышу это. Митька Бочкин, мой друг, разбил стекло в школьной столовой? На спор? Мой друг, который никогда не хулиганил, которого так хвалили мои родители и так радовались, что я дружу именно с ним? С человеком, который не творит бог знает чего, по выражению моего отца?!

Но не ругать же Бочкина, в самом деле. Я попытался найти плюсы, как учила меня мама. Они не находились.

– Бывает, – сказал я через силу. Клянусь, это стоило мне больших усилий, но я смог. – Одно стекло – это не страшно, ты просто ошибся.

– Не одно, – сказала Ленка, – от угла до лестницы. Сколько там? В нашей школе было четыре окна, а ваша школа такая же. Значит, всего четыре.

Это было ужасно. От угла до лестницы – маленькая лесенка в три ступени с площадкой для разгрузки машин – и правда было четыре окна. Четыре огромных окна выше человеческого роста.

– Наверное, там все-таки висит камера, – пожала плечами Ленка, – жаль. Ну, ты не мог этого знать, Митя.

– А ты, значит, в своей прошлой школе знала про камеру? – не выдержал я. – Или я чего-то не понял? Где ты разбила окна, Долгорукая?

– Какой ты нудный, Витя, – скучным голосом сказала Ленка, – как будто не ребенок, а старый дед. Ну разбила и разбила где-то, подумаешь. Зато есть, что вспомнить.

– Митька, ты больной, что ли? – сказал я. – Ты вообще понимаешь, чем это может закончиться?

– Не пугай его раньше времени, – сказала Ленка. – Ой и вообще, хватит ныть. Ты нам кто, чтобы читать нотации? Папаша, что ли?

– Я ушам не верю, – перебил меня мужчина с коляской, – ты шутишь, мальчик? Девочки не бьют стекол!

– Еще как бьют, мужчина, – ответила женщина с собакой. – Лично я вообще стояла на учете в детской комнате милиции.

…И еще кое-что

– Лена права, – грустно сказал тогда Бочкин, – мне надо бежать, и чем дальше, тем лучше. Может быть, даже тайга – это слишком близко. Может быть, нужно идти куда-то еще дальше. И мне действительно лучше быть одному – так меня не заметят.

Долгорукая кивнула.

– К тому же, если бы дело было только в разбитых окнах, – сказала она, – все было бы не так ужасно. Подумаешь, окна.

Я похолодел. Что еще Бочкин успел натворить, пока меня не было?

– Я взломал электронный журнал, – сказал Митька. – Это было довольно легко, даже удивительно, до чего легко, Вить.

Я так и сел. Да, это посерьезнее окон…

– Ты же знаешь, – продолжал он, – что я секу в этих делах.

Я знал. В отличие от меня, Митька уже твердо решил стать в будущем айтишником и даже придумывал небольшие, но забавные игры. Писал коды, вот как это называется. В этом смысле Бочкин был звездой школы – удивительно, что при таких талантах он иногда плавал в математике. Ему легко давалось сложное, и сложно – элементарное. И вот теперь он зачем-то совершил настоящее преступление! Поставил талант на опасные рельсы, как сказал бы мой отец.

– Зачем, Митька? – осипшим от волнения голосом произнес я. – Ты вообще понимаешь, что натворил?

– Ой, да ничего он такого не натворил, не нагоняй! – отмахнулась Ленка. – Просто исправил несколько оценок. Даже не себе. А если не себе, то у него как бы и нет мотива. Знаешь, как говорят? Ищи, кому выгодно.

– И кому же он их исправил? Может, тебе?

– Так, некоторым. Может, и мне, а ты что? Против? – огрызнулась она. – Не придирайся. Может, это еще никто и не заметил. Может, тебе вообще все послышалось, и Митя ничего такого не говорил. Да, Митечка?

Голос у нее стал такой нежный, такой ласковый, что я сразу понял, кому и что Митька точно исправил в этом чертовом журнале.

Митька смотрел в окно. За окном почти горизонтально летели снежинки. Первый снег в этом году. Я чувствовал, что Бочкину худо, и это не я летел с горы, как снежный ком, а мой бывший лучший друг. А Долгорукая его подталкивала, чтобы он летел все быстрее и быстрее. И зачем, зачем я тогда заболел?

– Митька, – сказал я, – надо признаться, вот что. Надо сейчас же пойти и признаться. Тебя простят, Митька. Ты сделал это по ошибке.

– Ага, – усмехнулась Долгорукая, – по ошибке, ну да. Митя, слушай меня, а не этого слюнтяя, – не надо признаваться. Не пойман – не вор. Тебя не поймали, а значит, ты не при чем. Слышишь? Мало ли, кто мог это сделать? Может, это вообще какие-то левые хакеры!

Митька молчал. Наверное, думал, как будет идти к Уральскому хребту и жить пять лет в тайге, скрываясь от полиции. Вот уж не думал я, что Бочкин такой дурак!.. На фоне взломанного журнала четыре разбитых окна уже казались мне сущими пустяками.

– Мама умрет, наверное, – сказал Бочкин бесцветным голосом, – от горя. Она так мной гордилась, а я…

– Не умрет, – зло ответила Долгорукая. – Ты еще поплачь, как девчонка. Тьфу, противно смотреть. «Мама умрет», – передразнила она, – тю-тю-тю.

Бочкин не ответил. Он даже не повернулся. А меня словно ударило.

Слушай, ты!

– Слушай, ты! – сказал я. – Ты вообще думай, что говоришь. Я не посмотрю, что ты девочка, ясно?

Долгорукая смотрела на меня злыми и прекрасными глазами. Маленький аккуратный носик вздернулся, одна ее бровь медленно поднялась. Даже ободок – и тот стал выглядеть как-то по-боевому.