Любовь и дружба в 6 "Ю"

Наша смелая новенькая

А еще я зашел в соцсеть и забил ее имя в поиск. Она там была. Смотрела на меня и смеялась. Под фотографией Ленка написала: «Мне плевать, что вы думаете обо мне!» А ниже висел замочек. Долгорукая не хотела, чтобы каждый мог читать ее записи. Поэтому я еще раз десять перечитал статус, чтобы запомнить: «Мне плевать, что вы думаете обо мне». Сильно.

Если бы она знала, что я о ней думаю… но я и сам не знал точно. Я никак не мог избавиться от странного чувства – когда кажется, что ненавидишь, и в то же время не можешь перестать смотреть.

Я сохранил Ленкино фото и выключил компьютер.

– Представь, мам, – сказал я, входя на кухню и усаживаясь за стол, – одна девочка написала в сети, что ей плевать, что мы думаем о ней!

– Мне плевать, что вы думаете обо мне, – повторила мама, – я о вас не думаю вовсе. Это цитата откуда-то. Я где-то видела эти слова. Точно, цитата! Кажется, так однажды сказала Коко Шанель. Довольно противно, но хлестко. Это ваша новенькая такая смелая?

Ума не приложу, как взрослые это делают.

Наша. Наша с Митькой новенькая.

Где Бочкин, Долгорукая?

Это было в четверг, а в пятницу Бочкин не пришел в школу. Напрасно я ждал его. Уроки начались, а его так и не было. С трудом досидев до перемены, я кинулся в шестой «Ю». Долгорукая, окруженная группой девчонок, сидела на подоконнике в холле.

– Чего тебе? – холодно спросила она, одним жестом оборвав веселый гомон. Девчонки уставились на меня.

– Где Бочкин? – спросил я.

Долгорукая пожала плечами и ответила:

– А мне откуда знать? В классе, наверное.

– Нет его там, – разозлился я, – не строй из себя дурочку, Лена. Он не пришел. Что вчера случилось после того, как я ушел?

– После того, как ты убежал, – поправила Ленка, – так будет правильнее, Витя.

Девчонки, открыв рты, слушали наш разговор. Вряди ли Долгорукая рассказала им, подумал я, и, словно услышав мои мысли, она скомандовала:

– А ну отошли все, ишь, развесили уши!

Девчонки испуганно загалдели, подхватили рюкзаки и метнулись в сторону.

– Ты их неплохо выдрессировала. И как быстро! – заметил я.

– Ага, – ответила она и усмехнулась, – это было не сложно. А Бочкин, наверное, ушел в поход, как и собирался. Собрал ложку, вилку, свидетельство о рождении и ушел. Ой, ладно, не делай вид, что ты удивлен.

– Вчера?

– А я откуда знаю? Я ушла сразу, как ты сбежал. Думаю, он не стал тянуть время.

– Лен, – сказал я, понизив голос, – зачем ты все это делаешь? Чего тебе не живется спокойно? Ведь Митька в тебя влюбился по уши…

– Знаю, – отмахнулась она.

– Зачем ты?..

– А почему мне вообще должно быть дело до чужих переживаний, Пустельков? – сказала она вдруг совсем другим тоном. – Если человек дурак, это не моя вина. А если от него может быть польза, так почему бы не воспользоваться? Твой друг такой же, как все. Вы все одинаковые.

– Меня тошнит от тебя, – сказал я. И это была чистая правда.

– В этом вся разница между нами, – усмехнулась Ленка, – тебя тошнит, твой друг влюбляется, вместе вы два слизняка. Ты думаешь о других больше и чаще, чем о себе, хотя других много, а ты у себя один. Всем вокруг плевать на твоего Бочкина, один ты все лезешь и лезешь. Ты думаешь, кто-нибудь здесь поверит тебе, что я – я! – заставила Бочкина все это натворить? Ты думаешь, когда вскроется, как он бил стекла, кто-нибудь здесь скажет: «Ах, ах, бедный Митя Бочкин, как же так, он просто ошибся, давайте его спасем, простим, поверим, вернем!»? Его просто выкинут и забудут. В тот же день забудут! Ты думаешь, жизнь устроена как-то иначе, Пустельков?

– Неправда! – сказал я, – ты просто больная, Долгорукая.

– Правда-правда, – сказала она, – твой Бочкин слабак. Он мог ничего этого не делать. Не взламывать журнал, не бить стекла. Не быть таким дураком, чтобы повестись на слабо. Не верить, что меня убьют родители за плохие оценки. Моим родителям на это плевать, если честно.

– Тогда признайся, – упрямо сказал я, понимая, что этот раунд проигран.

– Вот еще, – усмехнулась Ленка, – теперь это моя школа, Витя.

Что ты сказал, Витя?

Ладно, думаю, поглядим еще.

И тут меня поймала Ольга Дмитриевна.

– Скажи, Витя, – начала она, вытягивая меня из толпы в сторону, – о чем ты все-таки говорил тогда с директором? Понимаешь, случилась странная вещь. Де-ло в том, что Митя Бочкин, твой друг, зачем-то оговорил меня. Не понимаю, что я ему сделала, ведь я никогда, кажется, не была к нему слишком строга… разве я строгая, Витя?!

– Нет, – ответил я. На ней лица не было. Она сняла очки и терла глаза тыльной стороной ладони. Удивительно, что черные полоски на веках не пострадали.

– Понимаешь, – сказала она, – он зачем-то выдумал, что я мешаю другим учителям, вмешиваюсь в педагогический процесс… других учителей… какая-то глупость, честное слово.

Мы стояли у стены, и мимо нас текла нормальная школьная жизнь. Она обтекала нас, как река, избегающая высокого, крутого берега. Никто не врезался в нас, словно мы были невидимые.