Любовь: история в пяти фантазиях

Фанни, в отличие от Памелы, получает опыт во всех видах секса, какие только можно представить. Это ее обязанность, ведь главным органом чувств героини выступает ее «мягкая лаборатория любви», в которой, как добросовестный ученый, она и проводит свои эксперименты[196]. Можно согласиться с точкой зрения, что Клеланд не настолько смел, как Аретино, поскольку у него присутствует некий континуум любви, на вершине которого находится «настоящая любовь», та любовь, что Фанни испытывает к Чарльзу, красивому молодому человеку, с которым она теряет девственность. Но, как и в случае с вольтеровским Кандидом, повесть о котором была опубликована через десять лет после романа Клеланда, идиллия Фанни резко прерывается, когда Чарльза отправляют в Южные моря. Борясь за существование в мире хороших, плохих и равнодушных людей, Фанни обретает мудрость.

Тело знает больше, чем разум. Когда перед встречей с Чарльзом другие девушки в борделе миссис Браун посвящают Фанни в тайну сексуальных прикосновений, она «мечется, изматывается и впадает в забытье». Юная невинная девушка пятнадцати лет от роду, у которой еще почти не сформировались идеи, Фанни не знает, что делать со своими ощущениями; у нее нет «свободы мысли». Однако «резвость и бездумное веселье» других девушек и сексуальные сцены, которые она украдкой видит в публичном доме, разжигают в ней «принцип удовольствия». Поскольку у Фанни есть только привычки, полученные благодаря воспитанию, а не хорошо продуманные идеи, ее мораль вскоре опускается до нравов соседок по борделю. Ей становится любопытно, когда она слышит шум в соседней комнате, а затем она загипнотизирована тем, что видит в глазок мужчину, расстегивающего штаны и достающего «свою чудесную машину, оголенную, напряженную и возбужденную». Это зрелище возбуждает «место наслаждения»: Фанни понимает «природным инстинктом», что от этой «напряженной машины» она «должна ожидать того высшего удовольствия, которое [природа] вложила во встречу этих частей, так превосходно подогнанных друг к другу».

Это превосходное соответствие оказывается одним из многочисленных уроков, выученных Фанни, хотя множество других разновидностей сексуального опыта поспособствовали формированию ее собственного «человеческого разумения». Например, мастурбация: она «рассматривает себя, трогает себя, наслаждается собой, в общем… использует все средства самопознания». Так выглядит самоудовлетворяющая любовь в ее самом крайнем, пусть и не в лучшем проявлении. Кроме того, Фанни получает всевозможный опыт общения с мужчинами, хотя остается одна форма познания, которую она (и, вероятно, сам Клеланд) осуждает — секс между мужчинами. Для Фанни он является «преступлением», что отражает возобновление запретов на «содомию», состоявшееся в Англии в XVIII веке (слово «гомосексуализм» будет изобретено только в конце следующего столетия). Но даже несмотря на осуждение этой формы любви, Фанни очень подробно описывает одну из гомосексуальных встреч, которую ей довелось увидеть; лишь пережив этот опыт опосредованно, читатели могли задуматься о его порочности. И как же иронично, что в таких отношениях обвиняли самого Клеланда!

Однако вернемся к тем нередким моментам, когда «части» мужчины и женщины подходят друг другу должным образом. В таком случае секс оказывается чистым блаженством. Лучше всего, когда двое искателей удовольствий красивы, женщина столь же прекрасна, как сама Фанни, а мужчина — «красавчик» или, по ее словам, «лакомый кусочек для женщины, как вы догадываетесь». Красивые люди возбуждаются и получают друг от друга более изысканную радость, чем дает обычное «чисто животное удовольствие» от «столкновений двух полов в результате пассивного телесного воздействия». О любви Фанни говорит в ситуациях, когда, подобно молодому Уиллу, которого она соблазняет, радуясь своей способности вызывать у него впечатляющую эрекцию, мужчина привлекателен и как личность. Таким образом, Клеланд пытается отличить животный секс от секса по любви, а секс по любви — от настоящей любви. Но Уилл — не настоящая любовь Фанни, с ним у нее не возникает ничего от «той сладкой ярости, той ярости деятельного восторга, которая венчает наслаждение взаимной любовной страстью, когда два сердца нежно и по-настоящему соединяются, образуя нечто вроде клуба радостной экзальтации». Слово «клуб» в данном случае выглядит странно, но не в контексте времен Клеланда: в XVIII веке оно обозначало взаимное общение. Здесь же слышен и отголосок Локка, который в «Двух трактатах о правлении» делал акцент на общительности человека, его потребности и желании объединяться с другими.