Любовь: история в пяти фантазиях

Сцена: спальня госпожи де Сент-Анж. Она лежит на кровати, одетая только в ночную рубашку. Раздается стук в дверь. Входит Шевалье [ее брат].

Сент-Анж: Добрый день, Шевалье. Где, скажи на милость, твой друг Дольмансе?

Шевалье: Он скоро будет здесь, любовь моя. Уверен, что ты сможешь обуздать свои страсти в течение часа или двух. Если же нет, то раздвинь твои сладкие бедра и позволь мне обслужить тебя[201].

«Любовь моя», «твои сладкие бедра», клятвы служения — все это было и остается неотъемлемой составляющей западного языка любви.

Если же обратиться к таким фигурам, как Фауст и Дон Жуан, то их первоначальные воплощения вызывали моральное осуждение, но к концу XVIII века ими стали восхищаться. История Фауста, который в своей исходной германской инкарнации XVI века был чародеем, а главное, безбожником, превратилась в версии, созданной Гёте, в сюжет о ловеласе, который продает душу дьяволу и заслуживает за это похвалу. Легенда о Фаусте распространилась по всей Европе, и Гёте, несомненно, познакомился с ней в детстве, побывав на представлении бродячего кукольного театра, — этот сюжет занимал немецкого поэта всю его жизнь. В самом раннем варианте трагедии, так называемом «Пра-Фаусте», написанном в 1770‐х годах примерно в одно время с публикацией «Страданий юного Вертера», Гёте осуждал героя, который в поисках удовольствий соблазнил и бросил невинную Маргариту. Однако в окончательной редакции своей интерпретации истории Фауста Гёте спасает героя, восхваляя распутство как основание его «беспокойного стремленья». Самым главным в жизни оказывается мужская ненасытность — в любви и войне, в накоплении имущества и власти. Никогда и ничего не будет достаточно — беспокойный дух не сможет вынести стабильности. В конце трагедии Гёте Фауст, уже после его романа с Маргаритой и блаженного свидания с Еленой Троянской, становится успешным предпринимателем XIX века, расчищающим землю, строящим дамбы и безжалостно уничтожающим всех, кто стоит на его пути. Похоть здесь сочетается с алчностью, но и то и другое оказывается добродетелью. От любых тревожных сомнений по поводу своего образа жизни Фауст отмахивается, как от призраков:

Так и живи, так к цели и шагай,

Не глядя, вспять, спиною к привиденьям,

В движенье находя свой ад и рай,

Не утоленный ни одним мгновеньем! (11451–11452)[202]

Когда же Фауст умирает, небесные ангелы обманывают Мефистофеля относительно его заслуг и, унося душу героя в эмпиреи, объявляют:

Дух благородный зла избег,

Сподобился спасенья;

Кто жил, трудясь, стремясь весь век, —

Достоин искупленья (11934–11947).

Означает ли использованный Гёте курсив, что Фауст был спасен, несмотря на все его грехи? Нисколько. Он был спасен благодаря им. Соблазненная и брошенная Фаустом Маргарита, теперь предающаяся раскаянию на небесах, в восторге взывает к «славной матери» Марии:

Оплот мой правый,

В сиянье славы,

Склони свой лик над счастием моим.

Давно любимый,

Невозвратимый

Вернулся, горем больше не томим (12069–12075).

Останется ли Фауст верен ей на небесах? В этом можно усомниться. Ибо в самом конце своей объемной поэтической трагедии Гёте, как бы подводя ее моральный итог, устами мистического хора провозглашает:

Здесь — заповеданность

Истины всей.

Вечная женственность

Тянет нас к ней (12108–12111).

Вечная женственность (das Ewig-Weibliche): Маргарита и Елена просто воплощают собой тот магнитный полюс, который притягивает мужчин к совершению великих деяний. Фаустианский миф начался с осуждения Павсанием «пошлого» Эрота, а в итоге пришел к наделению его героическим ореолом.

* * *

В общих чертах столь же счастливо сложилась и судьба Дон Жуана. Первоначально, в пьесе Тирсо де Молины, опубликованной в 1630 году, ее герой Хуан предстает обманщиком, который насилует и уничтожает всякую женщину, которая встречается на его пути. В Неаполе Хуан переодевается любовником герцогини, чтобы забраться к ней в постель, а затем его выбрасывает волной к берегам Испании, где он обретает спасение в объятиях Тисбеи, дочери рыбака:

Что за лик и что за стан!

Да придите же в себя!

Кабальеро!..[203]

Хуан обещает ей вечную любовь, но прежде, чем они предадутся чувственным утехам, Тисбея напоминает ему, что «Бог существует — и смерть». Хуан же, беззаботный, как ветер, уже оседлал лошадей, чтобы уехать сразу после того, как затащит ее в постель. Он даже отдает приказ сжечь хижину бедной Тисбеи, чтобы отвлечь внимание от своего побега. Именно так Дон Хуан прокладывает свой путь через Испанию, и женщины падают к его ногам. Но его удовольствие заключается не столько в удовлетворении любовной потребности, сколько в обмане. Как признается он сам,

И в Севилью слух проник

Про меня, что озорник

Я большой, что нету лучшей

Мне забавы, чем спешить

К чьей-нибудь чужой невесте,

Поозорничать — и чести

Девичьей ее лишить!