Любовь: история в пяти фантазиях

Используя формулировки Диотимы, можно утверждать, что ненасытность Хуана объясняется не столько Нуждой, сколько восхищением собственной Находчивостью. Однако затем, совершив множество уловок, он убивает дона Гонсало, отца почти завоеванной им доньи Анны, которая обнаруживает его ложь до того, как Хуан добивается у нее успеха. Затем собственную уловку использует уже каменная статуя Гонсало, приглашая Хуана на совместный ужин в пустой гробнице. В конце трапезы из аспидов, уксуса, ногтей и льда статуя протягивает руку, и Хуан, схватив ее, ощущает адский огонь. Он умоляет позвать духовника, чтобы тот отпустил ему грехи, но статуя сообщает, что уже поздно, и Хуан падает замертво.

Однако в своих новых, появившихся через непродолжительное время воплощениях герой отказывается каяться, как в пьесе Мольера «Дон Жуан» (1665): «Нет, нет, что бы ни случилось, никто не посмеет сказать, что я способен к раскаянию»[204], — и заботится о сохранении даже посмертной репутации ловеласа. Восторг от такой жизни еще яснее проявляется в опере «Дон Жуан, или Наказанный развратник» (1787) Моцарта и его либреттиста Лоренцо да Понте. Соблазнитель Дон Жуан изображен в музыке и стихах столь очаровательно, что вряд ли можно винить крестьянскую девушку Церлину, за которой он ухаживает, в том, что она поддалась его мольбам:

Дон Жуан: Ручку мне дашь свою ты,

Скажешь навеки «да»!

Счастья лови минуты —

Идем скорей туда.

Церлина: Как сердце замирает! —

Не знаю, что сказать…[205]

Донна Эльвира, однажды уже соблазненная и брошенная Дон Жуаном, также не может отказаться от надежд вернуть его:

Донна Эльвира: Значит, верить могу, что ваше сердце

Мне смягчить удалось? Что Дон Жуан мой

Ко мне опять вернулся, что снова любит

Меня он, как и прежде?

Лучше бы ей не верить в это, ведь Дон Жуан не может жить без ненасытной любви, которую осуждали Павсаний, таинство брака и бóльшая часть общества:

Кто одной только верен,

Остальных обижает.

Сердце мое,

Полное огня и страсти,

Для всех женщин открыто.

В версии Моцарта Дон Жуан отказывается каяться десяток раз подряд.

Таким образом, к моменту, когда за разработку образа взялся лорд Байрон (ум. в 1824 году), Дон Жуан уже стал романтическим героем, свободным не столько потому, что как дворянин он мог обводить дам вокруг пальца, а прежде всего потому, что этот персонаж — аристократ, повелитель и мужчина — оставался верным себе. У Байрона Дон Жуан предстает чрезвычайно привлекательным и к тому же находчивым молодым человеком. Пойманный in flagrante [на месте преступления — лат.] со своей первой возлюбленной, он вынужден скитаться по суше и морю. Подобно Одиссею, он терпит кораблекрушение, оказавшись на берегу Греции, но его исцеляет красивая молодая женщина Гайдэ, влюбляющаяся в героя, подобно Навсикае. Но, вопреки логике гомеровского сюжета, Дон Жуан не отвечает на ее приглашение благочестивыми словами о единодушии, которое способствует хорошему браку. Напротив, вместе с Гайдэ они предаются невероятным утехам, о которых мечтали все поклонники Пенелопы. Пока Ламбро, отец Гайдэ, путешествует по морям, грабя и порабощая другие земли и людей, юные влюбленные пируют за его счет, наслаждаясь бесконечными удовольствиями взаимной страсти:

Она любила и была любима,

Как вся природа диктовала ей;

Боготворя, была боготворима.

Их души в этом пламени страстей

То задыхались, то неутолимо

Взмывали снова к радости своей (II, 191)[206].

«Как вся природа диктовала ей»: как естественна любовь, так естественно и влюбляться много раз, очень часто, в разных людей. Таково уж свойство человеческой природы. Ничто так не подавляет любовь, как брак, и это утверждение справедливо для обоих полов. Женщины по природе своей ветрены:

Как легкий ум ее непостоянен!

Как много разных прихотей у ней! (IX, 64).

Да и мужчины, как бы ни старались, от них недалеко ушли:

Непостоянства я не признаю,

Противны, гадки, мерзки мне натуры,

Меняющие вечно суть свою,

Как ртуть от перемен температуры.

Но нынче в маскараде — не таю —

Попал в ловушку хитрого Амура:

Хорошенькое личико и мне

Внушило чувства, гнусные вполне (II, 209).

«Чувства, гнусные вполне»[207] — очень уместная формулировка, поскольку «Дон Жуан» был написан Байроном в особенно опасный период британской правительственной цензуры и основательно финансируемых частных инициатив против «непристойной литературы». Для Байрона же настоящим злодейством были именно нетерпимые законы и социальные обычаи, а также возмущенные матери и разъяренные отцы, которые провозгласили себя их защитниками. Моральные нормы в его поэме оказываются такими же хрупкими и произвольными, как идеалы красоты:

Но несомненно, будь я в Тимбукту,

Я черную бы славил красоту! —

все дело лишь в известной точке зренья (XII, 70–71).