Любовь: история в пяти фантазиях

Когда Чарльз возвращается из своего долгого морского путешествия, его воссоединение с Фанни происходит столь же страстно, как у Одиссея с Пенелопой. Но Фанни отнюдь не проводила все это время в слезах. «Все к лучшему» — вот ответ, который подразумевается у Клеланда. Только пройдя через секс — через размышление и сравнение переживаний «истины, совершенно нагой истины», — Фанни смогла осознать, почему ее жизнь, полная ненасытной любви, была «скандальной». Лишь после этого она заслуживает «всяческого благословения в силе любви, здоровья и удачи», которое включает брак и детей — здесь Клеланд приходит к согласию с социальными нравами.

Жизнеописание Фанни едва ли привлекало читателей в качестве иллюстрации принципов философии Локка — книга Клеланда обрела аудиторию благодаря тому, что была шокирующей и услаждающей, а также оправдывала (по меньшей мере на поверхности) тот вид любви, который платоновский Павсаний считал низшим. И в том и в другом отношении эта книга являлась частью обширного корпуса текстов XVIII века о сексуальных манипуляторах, еретиках и вольнодумцах, которые бросали вызов религиозным чувствам, лицемерию социальных отношений среди высших классов и притворной верности между полами.

Однако, за исключением «Мемуаров» Клеланда, литература по большей части осуждала, нежели прославляла бесконечное двуличие ненасытной любви. Например, в «Опасных связях» Шодерло де Лакло (1782) виконт де Вальмон и маркиза де Мертей, главные герои, вокруг которых строится повествование, проводят тщательные различия между сексом и любовью, которой они пренебрегают: влюбляются только дураки. Тем не менее ради собственных целей они освоили все надлежащие «паразитические» слова и фразы — прямиком из сборников средневековой любовной поэзии[197]. Вооруженные инструментарием слов и жестов — слезами, вздохами и уверениями в бесконечной страсти, — герои получают доступ к той «пороховой бочке» эмоций, что скрывается внутри их жертв, и играют с огнем. «Даже стол, на котором я вам пишу, впервые для этого употребленный, превращается для меня в священный алтарь любви», — пишет Вальмон прекрасной и добродетельной госпоже де Турвель, новому объекту своих чувственных вожделений, хотя на самом деле в качестве «стола» выступает подвернувшийся под руку зад его готовой к наслаждениям компаньонки. В этой сцене Лакло демонстрирует картину той распущенности и безнравственности аристократии, которая способствовала началу Французской революции.

Однако в «Опасных связях» присутствует нечто большее, чем сатира. Любой читатель романа сразу догадывается, что между двумя манипуляторами, Вальмоном и маркизой де Мертей, складываются действительно важные отношения, — хотя сами они посмеялись бы над этим предположением. Ясно и то, что Вальмон не единственный, кто играет с идеей любви. Госпожа де Турвель, которая поначалу сопротивляется любым его ухаживаниям и разрывает одно из его пылких писем у него на глазах, оставшись наедине с собой, ощущает сильное волнение из‐за своей способности внушать такую страсть другому человеку. Не вполне отдавая отчет в своих действиях, она склеивает разорванное письмо и орошает его слезами. И госпожа де Турвель, и ее соблазнитель наслаждаются тем, что могут влюблять в себя. Вспомним формулировку Донна: «Моим рукам-скитальцам дай патент» — само признание в любви оказывается разновидностью власти над другими людьми, даже если оно выдает себя за подчинение.

Язык войны и охоты — это заодно и язык любви. Вальмон посвятил жизнь тому, чтобы сделать красивых женщин своей добычей, и ничего так не желает, как затягивать ухаживания до того момента, когда его жертва, после «долгой агонии», наконец откажется от своей добродетели. Маркиза де Мертей, со своей стороны, утверждает, что полностью овладела искусством притворяться влюбленной — как и Фанни, она вела тщательные наблюдения, «долго и упорно размышляла». Но, в отличие от Фанни, она концентрировалась не на своих ощущениях, а на том, что мужчины и женщины из высшего общества «пытались скрыть». Основываясь на своих наблюдениях, маркиза учится лицемерить, маскировать свои чувства и выражать в собственных жестах и словах нечто им противоположное. Она понимает, как внушать любовь, именно благодаря тому, что не испытывает никаких чувств, скрываясь за ширмой добродетели и ханжества, а на деле погружаясь в вихрь развлечений и удовольствий. Разве «не пришли вы к выводу, что я создана для того, чтобы мстить за свой пол и порабощать ваш?» — вопрошает маркиза Вальмона.