Любовь не помнит зла (Трава под снегом)

Андрей давно уже проснулся, наблюдал из-под опущенных ресниц, как она гладит ему рубашку, вся сосредоточившись на этом занятии. Как смешно набирает воду в рот и, надув щеки, старается брызгать ею без звука, чтоб его не разбудить, и ничего у нее при этом не получается, и вода течет по подбородку, и попадает не в то горло, и Леся кашляет в ладошку коротко и испуганно, кося в его сторону глазами. Наконец он не выдержал и начал смеяться. И Леся, смутившись, махнула на него рукой и тоже засмеялась, и зимнее солнце светило прямо в глаза, и вкусно пахло из кухни горячими бутербродами, которые Леся готовила на завтрак. Вот оно, стопроцентное мужицкое счастье, такое, что дышать трудно. Полцарства за стопроцентное мужицкое двухнедельное счастье. Полжизни! Хотя почему — полцарства и полжизни? Уж отдавать, так все. Оно того стоит. И, кстати, почему он обозвал его двухнедельным? Это уж вовсе ерунда, это уж дудки…

— Леськ, выходи за меня замуж!

— Что? — испуганно обернулась она к нему от гладильной доски. — Что ты сказал?

— Что слышала. Делаю тебе предложение руки и сердца. Пойдешь замуж?

— Ага… Сейчас вот рубашку твою доглажу и сразу пойду. С ума, что ли, сошел? Ты ж женатый!

— Сегодня женатый, завтра холостой. Так пойдешь или нет? Хотя чего я тебя спрашиваю… Головой в мешок, и готово…

Леся хихикнула, глянула на Андрея испуганно и в то же время немного снисходительно, как глядит мать на задавшего трудный недетский вопрос ребенка.

— Я вообще-то серьезно, Лесь.

Он отбросил в сторону одеяло, вскочил на ноги, шагнул к ней, притянул к себе за плечи. Потом сжал в руках так сильно, что она даже ойкнуть не могла, только сопела, прижавшись носом к его плечу.

— Давай жить вместе. Я по-другому больше не смогу, честное слово. Если хочешь, я каждый день буду тебе в любви объясняться… Прямо с утра. Всю оставшуюся жизнь. Хочешь?

— Мгм! — утробно и сердито промычала она и попыталась дернуть головой, высвободиться из его цепких объятий. Андрей ласково погладил ее по голове, отпуская, проговорил менторским нежным голосом:

— Ну вот и молодец, Лесечка. Послушная девочка. Хорошей женой будешь. Покладистой. Гладь, гладь мою рубашку дальше. Учти, я на работу опаздываю.

— Ты что! Ты же мне ребра чуть не переломал! — сердито оттолкнулась она от его груди и тут же рассмеялась, чуть запрокинув голову назад.

Наверное, у всех счастливых в любви женщин смех звучит одинаково — искренне и бездумно.

Леся и сама не поняла толком, как прожила эти две недели. То ли в шальном непривычном разгуле, то ли в празднике, то ли в бездумной радости. Жила и жила, ни о чем не думая. Бездумность эта поселилась в ней сразу, как приехали они после зимнего пикника, окутала непроницаемой теплой стеной от остального мира. Леся и не хотела разрушать эту стену, и не пыталась даже. Наоборот, сидела за ней, будто получила неожиданный отпуск, отпустив от себя привычное состояние грусти и тревоги. Наверное, так и ведет себя уставший от проблем человек, когда ему неожиданный отпуск выпадает? Просто выключает себя, и все. Вот и она себя выключила, отдавшись в счастливую чужую власть. Хотя со стороны это, наверное, не совсем хорошо выглядело — что-то навроде веселого пьяного загула в суете предновогодних дней. Все смешалось в один смеющийся, бесшабашный калейдоскоп из прогулок, походов по магазинам, веселых застолий, Риткиных обалдело счастливых глаз, неотрывно прилипших к лицу Кирилла. Да и у нее, наверное, лицо нисколько не лучше выглядело. Однажды сунулась к зеркалу и чуть не расхохоталась от смешной дисгармонии — все нижнее веко багровым фингалом затянуто, а сверху счастливый глаз сияет, как бриллиант. А то, что они с Риткой в квартире устроили, вообще можно нехорошим словом назвать. Даже, простите, нецензурным. Выползали обе по утрам, каждая из своей комнаты — косматые, томные, нацелованные, переглядывались летуче и не могли при этом сдержать довольных улыбок. А с другой стороны — пусть! Как говорится, хоть как назовите, только в печь не ставьте. Да и вообще — какие могут быть слова, если на голову двух бедных женщин любовь свалилась? Это еще хорошо, что Ритка вчера к Кириллу переехала, иначе от этой необузданной радости можно было с ума сойти. Такую концентрацию чувственности вокруг себя развели, что, казалось уже, и дышать нельзя, только целоваться можно. Даже перед Илькой неловко.

— Илюха, погоди, я тебя до школы подброшу! — вытягивая у Леси из-под утюга недоглаженную рубашку, закричал Андрей в приоткрытую дверь. — Я сейчас, я быстро!

— А завтракать? — подняла Леся на него обиженные глаза. — Я овсянку с сыром на завтрак сварила…

— Сама ешь свою овсянку! Красивше будешь! — Извернувшись, Андрей чмокнул ее в нос и продолжил натягивать брюки. — И вечером нас с Илюхой тоже рано не жди, мы в магазин поедем. В этот, как его… В художественный. Где всякие бебихи для рисования продают.

— Слушай, а с Риткой все-таки неловко вышло… Получается, выжили мы ее?

— Так не на мороз же! Она, по-моему, таким выживанием очень даже довольна осталась.

— И все равно — нехорошо. Это ж ее квартира!