Любовь не помнит зла (Трава под снегом)

— Ой, да какая разница… Ну хочешь, я с Кирюхой договорюсь, и мы у него жить будем? Какая разница, где жить, Лесь? Мне — так лишь бы с тобой…

Последние слова Андрей проговорил уже на пути в ванную, потом они потолкались все вместе в прихожей, потом дверь наконец захлопнулась, и Леся осталась одна в гулкой квартирной тишине. Побродила по пустым комнатам, зашла на кухню, приподняла крышку над кастрюлей с полезной невостребованной кашей, улыбнулась бездумно. Потом налила себе в большую чашку кофе, плеснула туда сливок, села у окна. Мыслей в голове опять никаких не было. Отказывались они в голове появляться, и все тут. Вместо них перекатывалось там что-то мягкое, теплое, огромное и до невозможности нежное, занимало все пространство вокруг. И ничего не хотелось делать. Хотелось просто сидеть вот так и растягивать губы в улыбке. Час сидеть, два сидеть, три сидеть. Медленно вставать, снова наливать себе кофе и снова садиться у окна с пустой и легкой, как перышко, головой. Леся и забыла, что существует в природе замечательное женское и человеческое состояние — быть любимой. И любить. И не тревожиться безнадежным одиночеством. А организм не забыл, оказывается. Ишь, как нежится в наплывшей беззаботности, словно торопится наверстать упущенное. Хотя, наверное, можно эту беззаботность и обозвать как-нибудь обидно — леностью и глупостью души, например. Душа ж по определению обязана трудиться да напрягаться до изнеможения каждую жизненную секунду. Но это пусть тот обзывается, кто может позволить себе взять и поплавать в этом состоянии в любое удобное время, и плавает частенько, кстати, не отдавая себе в этом отчета. И не ценит.

А Леся теперь знала, какова на вкус эта беззаботность. И какова она на ощупь. И на запах. От нее счастьем пахло, поцелуями да ночными радостными безумствами, а еще тихим одиноким утром, овсяно-сырной кашей и хорошим крепким кофе. В общем, обыкновенной счастливой женской жизнью пахло. А еще — она увидела счастливые Илькины глаза, вспыхнувшие радостным ожиданием обещанной поездки в магазин за «художественными бебихами», как их неуважительно давеча обозвал Андрей.

— …Илюха, я твоей тетке сегодня предложение сделал! — обернулся Андрей к мальчишке, притормозив у школьного крыльца. — Ты как вообще к этому относишься? Не против?

— А Леська что? — поднял Илья на Андрея большие светлые глаза.

— А тетушка твоя с предложением согласилась! — придав голосу немного смешливой церемонности, важно кивнул Андрей. — Так что будем жить, как умеем. За тобой в котором часу заехать?

— У меня шесть уроков. Часа в три, наверное? А мы правда в магазин поедем?

— А то. Договорились же.

— Только, знаешь, я должен тебя предупредить — там все дорого. Там одна кисточка треть Леськиной зарплаты стоит.

— Да ладно! Не дороже денег твоя кисточка. В три я за тобой заеду. Жди меня на крыльце. Пока!

— Пока…

Выйдя из машины, Илья долго смотрел ей вслед, пока она не скрылась за поворотом. Кто-то легко тронул его за плечо, и он обернулся, ткнувшись взглядом в конопатое лицо бывшего обидчика Селиванова.

— Слушай, Быстров… А кто он тебе, этот мужик? Новый папаня, да?

— Ну да… Вроде того, получается… — пожал плечами Илья, улыбнувшись.

— Круто. Повезло тебе, Быстров. Классный мужик, сразу видно, при бабках. И тачка у него классная. Ты это… Если кто будет на тебя наезжать, ты говори… Ага? Мы с пацанами разберемся.

Слава богу, школьный звонок задребезжал вовремя. И благодарить Селиванова за доброе, но весьма сомнительное предложение не пришлось. Развернувшись, Илья весело запрыгал по школьным ступеням — не хотелось опаздывать на урок истории. Тема была очень уж увлекательная, про декабристов. Интересные люди. Богатые, вельможные, но все блага в одночасье отринувшие. Почему? Так хотелось подойти поближе к этому «почему», покопаться в нем. Они ж предполагали, наверное, что восстание неудачей закончится? Значит, и власть для них не самоцелью была? Хотя вопросы эти наверняка на уроке и не будут подниматься. И задавать их учительнице тоже нет смысла — она его на смех поднимет. В прошлый раз, например, вообще заявила: у меня, Быстров, здесь обычный школьный урок, а не духовный спиритический сеанс.

— …Андрей Андреевич, вас директор просил зайти, как появитесь, — выплыло из-за компьютера навстречу вошедшему в приемную Андрею строгое, но приятное лицо секретарши Наташи.

— Хорошо, зайду, — бросил ей на ходу Андрей.

— Нет, вы прямо сейчас зайдите, прошу вас. Андрей Васильевич сказал — сразу, как придете! Он, знаете, сердился…

— Хорошо. Я сейчас зайду.

Развернувшись, Андрей, как был, в пальто, решительно толкнул дверь отцовского кабинета, шагнул через порог:

— Ты, говорят, на меня сердишься?

— Нет, с чего ты взял… — поднял на него задумчивые глаза отец. — С чего бы мне на тебя сердиться? Вот завидовать — это да. Последние дни смотрю на тебя и завидую.

— Хм… Чему завидуешь?