Любовь не помнит зла (Трава под снегом)

Однако в голосе его никакой холодности не присутствовало. Присутствовало скорее насмешливое удовольствие от произведенного эффекта, и эта явно прозвучавшая насмешливость вернула Лесю к жизни, как легкий, похожий на пощечину шлепок по лицу.

— Узнала. Узнала, конечно же, — вяло прошелестела она, не слыша своего голоса. И закрыла глаза. Пусть это будет сон. Всего лишь сон. Глаза откроются, и никакого Командора из прошлой жизни за дверью уже не будет.

— Тебе плохо, милая?

И снова насмешливое злое удовольствие ударило в грудь, и смяло волю, и пошел страх по спине колкими иголками — все, все, как тогда.

— Может, впустишь в дом? Поговорить нужно.

— Со мной? О чем вам со мной говорить?

— Да уж есть о чем.

Он слегка повел ладонью и пошевелил холеными пальцами, небрежным жестом показывая Лесе, чтобы отступила от двери, дала ему дорогу. Леся автоматически сделала шаг в сторону, не чувствуя под собой ног. И пошла как деревянная на кухню.

— Садись, — коротко приказал Командор, указывая пальцем на кухонный табурет. И Леся села послушно, подняв на гостя испуганные глаза.

— Ну? Чего смотришь? Давай рассказывай, что там у тебя с моим сыном.

— С каким сыном? Не знаю я никакого сына.

— Знаешь, милая, знаешь. Андрей — это мой сын.

— Нет, погодите… Какой сын? Хотя… Да, мне Татьяна Сергеевна говорила, но я как-то… Он правда ваш сын? А мне Валя говорила, что у вас не может быть детей. Вообще. Валя, ваша жена… — лепетала Леся едва слышно. — Я с Валей дружила, и она мне говорила… Я помню…

— Валя говорила? Хм… Валя выпимши была, наверное. Да у меня теперь уже другая жена, знаешь ли. И говорит она тоже по-другому, — внятно и с обидной расстановкой, будто объясняя очевидные вещи глупому ребенку, произнес Командор. — И сын у меня теперь есть. Жизнь не стоит на месте, милая, она течет, понимаешь ли, меняется, совершенствуется. Так ты, выходит, не знала, что твой прекрасный бойфренд — мой сын?

— Нет. Не знала. Я еще удивилась, когда визитку увидела — однофамилец, подумала…

— Нет. Не однофамилец. Это мой, мой сын… Классный мужик, правда?

— В… каком смысле?

— Да в любом. Во всех смыслах классный. И баба ему такая же классная нужна. Понимаешь?

— Нет… Не понимаю… Вернее, я понимаю, конечно, что вы этим хотите сказать. Только…

— Ладно, давай напрямую, милая. Чего это мы все вокруг да около предмета вертимся? В общем, я хочу, чтобы ты поступила вполне благоразумно и скромно отошла в сторонку. Подальше от моего сына. Как ты это сделаешь, я не знаю. Пофантазируй, посочиняй чего-нибудь по-своему, по-женски.

— Я… Я не смогу, наверное. Я люблю его. Очень люблю.

Командор посмотрел на нее так, будто она сотворила что-то уж совсем неприличное, будто ждал, что она сейчас непременно должна сконфузиться, подскочить с места и начать яростно извиняться. Потом вздохнул, усмехнулся грустно, заговорил прежним обидным, немного сюсюкающим голосом:

— Так это и дураку понятно, милая, что ты его любишь. Чего тебе его не любить-то? Сильный, молодой, при деньгах. Я ж тебе не о самой любви толкую, а о разумных пропорциях социума. Впрочем, ты этих премудростей не поймешь. Не пара он тебе, одним словом. Не па-ра! Так тебе понятнее?

— Ну да… Не пара, конечно, — тихо прошелестела Леся, не поднимая головы. — И Хрусталевым я была не пара, и сыну вашему не пара. Это вы, что ли, определяете, кому я пара, а кому нет?

— Да ничего я не определяю. Я говорю, что сына моего ты все равно не получишь. И не мечтай даже. И не пробуй со мной ссориться. Я, когда злой, очень жестоким бываю. Раздавить могу.

Странно, но колкий прежний страх вдруг оставил Лесю. Она вдруг расслабилась и почувствовала равнодушие, ей страстно захотелось одного: чтобы этот человек исчез, растворился, ушел, не стоял над ней каменной глыбой. Леся подумала: что будет, то и будет. И умереть страшно, и жить больше так нельзя. Ей, как траве под снегом, захотелось подняться, пробить толстый сугроб, рвануть навстречу солнцу.

Можно и рвануть, конечно. Можно подморозиться, истечь в пять секунд безнадежной яростью и умереть, превратившись в обыкновенную сухую былину. Слишком уж нестерпим бывает холод унижения.

— Да. Конечно, раздавите. Я знаю. — Леся подняла на него сухие, блестевшие больной лихорадкой глаза. — Из-за вас я с мужем рассталась… тогда, помните? Помните, как я тряслась от страха, когда вы меня?.. А теперь что, новой жертвы требуете? Ломаете второй раз, выходит? А по какому такому праву, интересно? Кто вам предоставил право пользоваться чужим страхом и слабостью? Я люблю Андрея, и я буду…