Любовь по-санкюлотски

Под началом люксембуржки оказались очень многие восторженные представительницы прекрасного пола. И вскоре Теруань обратилась в Законодательное собрание со следующей просьбой:

«Господа,

Веря в вашу справедливость и беспристрастность, мы надеемся получить разрешение:

1. На получение нами пик, пистолетов и сабель, а также ружей для тех, кто будет в состоянии из них стрелять; а также на подчинение нас уставу полиции.

2. Собираться в праздничные и выходные дни на Федеративном поле или в любом другом удобном для этого месте для проведения тренировок в обращении с указанным оружием».

Депутаты, счастливые тем, что могут доставить удовольствие Теруань, разрешение такое дали. И неугомонная люксембуржка отправилась вручать знамя женщинам Сент-Антуанского предместья. Там, не сумев сдержать свое красноречие, она разразилась речью на целых полчаса. Вот характерный отрывок из ее феминистской проповеди:

«Француженки, поднимемся же до высот нашей судьбы и разобьем наши оковы! Наконец-то пришло время женщинам покончить с их постыдным бесправием, в котором их долгое время держали невежество, гордыня и несправедливость мужчин. Перенесемся же в то время, когда свободные жительницы Галлии и гордые дочери германских племен выступали с речами на многолюдных собраниях, дрались бок о бок со своими мужьями для того, чтобы покарать врагов своей свободы. Француженки, в ваших жилах течет их кровь! То, что мы совершили в Версале пятого и шестого октября и во время других важных и решающих событий, доказывает, что нам вовсе не чужды возвышенные чувства. Отдадим же всю нашу энергию на борьбу за дело свободы, ибо, если мы хотим ее сохранить, мы должны быть готовы совершить самые возвышенные поступки…»

Этот напыщенный и трескучий (словом, парламентский) стиль речи произвел очень сильное впечатление на женщин Сент-Антуанского предместья, которые стали потрясать пиками и требовать смерти некоего абстрактного врага.

Всем этим воинственным особам в очень скором времени представилась возможность продемонстрировать свои способности. Но отнюдь не на полях сражений, где их пыл угас очень быстро, а намного менее героическим способом, в Париже…[114]

В начале июня 1792 года госпожа Ролан, ни на секунду не перестававшая подталкивать мужа к борьбе против королевской власти, надумала направить выдержанное в высокомерных тонах письмо Людовику XVI, чтобы «напомнить ему о его долге». Она подписала его от имени Ролана и заставила мужа отправить его в Тюильри.

Результат не заставил себя долго ждать: на следующий же день Ролан министром уже не был.

Манон, только и мечтавшая о ранах и шишках, быстро поняла, какую выгоду она может извлечь из этой отставки.

— Вот и отлично, — сказала она мужу. — Ты пойдешь в Собрание и прочтешь там копию этого письма.

Ролан обожал свою жену и отказать не посмел. Он поднялся на трибуну Собрания и ознакомил присутствовавших с блистательной прозой Манон. Это произвело необычное действие: на следующий день популярность этого отставного министра сравнялась с популярностью самого Неккера[115].

И с этого самого дня у взбудораженного населения Парижа было одно-единственное желание: прогнать короля, который отправил в отставку такого блестящего министра.

20 июня Собрание, с ужасом узнав о том, что армия генерала Дюмурье потерпела поражение в

Нидерландах, объявило, что отечество было в смертельной опасности. Население столицы, подогретое речами агитаторов, утверждавших, что в поражении этом виноват был король, поддерживавший тайные сношения с врагом, вооружилось пиками и двинулось на Тюильри…

Во главе колонны шли члены женского клуба Теруань де Мерикур. Они вопили: «Да здравствует народ!», горланили песню «Са ира», «размахивали ножами и дико вращали глазами»[116].

Гвардейцев, стоявших перед Тюильри, перебили очень быстро, и эта орущая орда ввалилась во дворец. По дороге женщины, которые во все времена любили всякие безделушки и украшения, отрезали убитым солдатам уши и кокетливо прикрепили их на свои колпаки вместо кокард…

Переломав мебель, распотрошив кресла, разорвав ковры, заплевав картины, толпа вломилась в салон, где находился Людовик XVI. Обезумевшие фурии стали толкать и щипать короля, заставили его влезть на стол, напялили ему на голову красный колпак, который якобинцы утвердили как символ Революции[117].