Любовь тигра

— А... привет... ну что? — он как бы сосредоточенно сморщился, выражая внимание.

— Все! — яростно вымолвил я. — Опоздал, начался сеанс! Продали твой билет!

— Как?! — он был потрясен.

...Да, конечно... от такого подхода к жизни счастья светило немного, и мать была права, повторяя: «Блаженный!» На старости лет оказался в бараке! Но постоянной его задумчивости можно и позавидовать, — выходил он из задумчивости всегда довольный!

Помню его веселые рассказы о том, как в молодости он, читая, налетел на столб, как выбил молодой, но уже лысой головой стекло на почте, не заметив его. У меня эти истории вызывали, однако, не осуждение, а смутную зависть... не спроста же он налетел на столб — что-то настолько его увлекло!..

Вспомнил я и наши с ним мечты — как мы собирались с ним на охоту, шаркали валенками по паркету, изображая лыжи... обсуждали покупку доберман-пинчера — горячо, с подробностями... ничего не сбылось, но почему-то запомнилось.

Все это так горячо вспомнилось теперь, потому что все зашаталось. А ведь была хорошая семья! Помню, как я нетерпеливо в темноте спальни ждал их прихода из театра — и как являлись они — нарядные, довольные, и обязательно приносили нам что-нибудь театрально-необычное — пирожное, шоколад.

А теперь трещина разлуки никак не могла сузиться, все, что было плохого — всплыло, а хорошее при такой жизни не могло существовать. И отцу, конечно, было не выдержать одиночества и бесприютности в своей пустыне...

И вот мы все сидим на кроватях в нашей длинной комнате (вся она была заставлена кроватями — бабушкиной, моей, Эли, Оли), тесно сидим на кроватях вместе с мамой и отцом — тесно, обнявшись, но объятие это отчаянное — и все плачем.

Оказалось, что измученный отец не выдержал голода и одиночества вдали от дома, и нашел там очаг — в чем сейчас нам и признался.

Плачет и отец. Потом все вроде успокаиваются — инцидент, вроде бы весь позади.

— Ну вот и хорошо. Поплакали и будет! — счастливо улыбаясь сквозь слезы, говорит старшая сестра Эля.

Но оказалось, что под слезы и улыбки (так легче!) мы перешли самый трудный перевал — и дальше все покатилось быстрей! Что стоили все те искренние умиления и клятвы, когда на следующее утро отец снова уехал в туманную даль? Таков ход всякой беды — сначала она мелькнет вскользь — как нелепость, невероятная чушь, потом, возбудившись, все скопом набрасываются на нее, бессильно терзают, и пережив этот самый трудный момент, она потом распространяется уже тихо и грозно. У нас дома перестали об этом говорить — хотя у всех было предчувствие, что ничего не прошло, а наоборот — приходит. Но что было делать? Только бросаться со всем скарбом, со всеми детишками десантом туда — но такие драматические действия не в духе нашей семьи, да и большинство людей на такое не способны; многие даже тонут молча. Разумеется, есть такие люди, которые сразу же повышают голос, не боясь обозначить горе, наступающую беду. Может, они и ворочают жизнью, добиваются своего... но большинство людей в наши дни обозначают горе лишь повышенной тишиной.

Так в тишине все и произошло — и наверное, правильно мы делали, занимаясь каждый своими делами, увлекаясь в это время совсем другим. Если б мы начали «бороться» — наверное, кроме нескольких сцен дурного вкуса ничего бы не получили. Так все тихо таяло и растаяло, наконец. Честно скажу — первый выходной, в который не появился отец, я даже и не запомнил, не запомнил и второй, и третий. Вместо одной истины: у нас все прекрасно, отличная семья — проступила другая: нашей веселой семьи больше не существует.

С волнением я рассматриваю семейные фотографии — и как назло их не так уж много... в основном — одна серия... Однажды родители, посовещавшись (когда-то много волнений посвящали они нашему воспитанию!), решили провести нас по красивейшим местам Петербурга («Ведь они, кроме своих переулков, ничего не видят!»). Был приглашен и знаменитый институтский фотограф. Сначала, помню, этих карточек было много, теперь сохранилась только одна: мы все вместе стоим у памятника Николаю возле Исаакия. Сзади — мать и отец, впереди Эля, Оля и я. Все благополучно на этом снимке. Интересно — все дальнейшее существовало уже тогда, или могло пойти по-другому? Являются беды постепенно, или сразу? Вот про что я думаю теперь, в разгаре — а может, уже и на спаде своей собственной жизни.