Любовь тигра

— Вот... а мама мне блокнотик купила! — Олька, вздохнув, перелистывает крохотный блокнотик. Я смотрю на аккуратную белую косыночку, чуть торчащую из-под капора, на стриженные по-больничному серенькие волосики. Олька смущенно улыбается — между передними зубами щелка... С тех пор я вижу и чувствую ее.

Добрый характер у нее сохранился и помог ей. Ну — не поступила сразу в институт, хотя сдала хорошо — ну, проработала год регистратором в поликлинике — а потом поступила! Что ж делать — не все же сразу! Правильно! Некоторое ее «правильное занудство» бесит меня: «Ну, Валера, ведь ты же обе-ща-а-л!», «Ну, Валера, ну как же ты можешь?» — но это занудство обычно направлено к хорошему, позитивному — занудство напоминает, чтобы я позвонил, сделал что обещал, совершил что-нибудь приятное для кого-то... Что я должен кого-то проучить, кому-то сказать суровую принципиальную правду в глаза — этого она никогда не просит — характер не тот.

Постепенно именно вокруг нее и составился оплот уюта и доброты: муж Гена, серьезный мужик, Танюшка, отличница и одновременно озорница... да и мама в последнее время все больше любит согреваться возле нее.

Не знаю, как складываются жизни... но дано каждому разное — умнее этой банальной истины ничего сказать не могу.

Заканчивая главу про свою семью, я хочу все же закончить ее на радостной ноте — несмотря на все трески и громы, семья наша живет, хоть и в разодранном виде, но живет — любовь выдержала и не погибла, не превратилась в ненависть и войну — как это бывает там, где господь отпустил меньше благодати.

Все-таки время от времени мать проворчит:

— Ну, ты заходил, что ли, к этому? Вроде — у него что-то опять с желудком... как теперь — ничего, что ли?

Или позвонит сестра Эля, и ехидно скажет:

— Ну что, мой единоутробный брат, может, поинтересуешься все-таки, как живет твоя сестрица?!

— Да я это... звонил! — растерянно совру я.

— Знаем, как вы звоните! — пропоет она.

И — почти уже приятный приезд к отцу... оказывается, и в этой дали, в этой неуютной пустыне нашлись отличные люди: и основательно-добродушный украинец Василий Зосимович, настропаляющий нас на рыбалку, и ехидно-остроумный Шиманович, и по-старинному степенный, благолепный агроном Титов, чья замечательная дочка... но об этом потом! Жизнь, оказывается, не прерывается так уж просто, она, оказывается, красуется и там, где ее уже не ждешь! — с этой радостной мыслью я еду от отца, и ноги натруженно гудят после того, как этот безумец весь день водил тебя по своим широким и далеким полям! Силен, что и говорить!

Не исчезает семья — пока не исчезли все мы.

VI. Они

Контуры их проступали постепенно — может, в моей жизни даже медленнее, чем у других. Мир был таинственным, безграничным — и эти милые существа далеко не сразу оказались в центре моего внимания. Все прочее помню с очень раннего времени, а это — довольно-таки с позднего. Вот из второго нашего двора выходят гости родителей Борьки Белова — вальяжные, богато одетые — очень богато для тех бедных времен... да и сам отец Борьки Белова шишка немалая — полковник какого-то загадочного ведомства. И — вдруг толчок. Среди взрослых — девочка — или девушка? Смугло-матовое, как-то волшебно сходящееся книзу лицо, что-то очень странное во взгляде слегка косящих черных глаз, слегка вьющиеся черные волосы.

— Кто это? — я вздрагиваю, наверное, впервые от этого...

— Да — это Алка, двоюродная сестра, — небрежно говорит Борис.

Они, хохоча, оглаживая животы, перешучиваясь, в полной неге стоят посреди нашего двора: тепло, вкусно, все отлично — куда им спешить — и она стоит с ними, время от времени быстро поднимая и опуская глаза, словно чем-то внезапно, но ненадолго заинтересовываясь.

— Ну уходите же! — вдруг почему-то думаю я.

Но они не уходят — хозяев ждут, что ли, и она скромно стоит среди нашего неказистого двора. И я вдруг чувствую, что душа моя переполнена, звенит и дрожит — и если они с нею еще здесь побудут совсем немного — что-то случится со мной! Блаженство невозможно выносить долго — оно переходит в страдание... я резко поворачиваюсь и ухожу.

Это совсем что-то новое, невероятно острое, — и, как я чувствую, такое будет теперь случаться... такое же волнение, наверное, когда человек узнает о болезни... это, может, и не болезнь, но дело весьма, оказывается, мучительное.

Конечно, это называлось и раньше, и в книгах и во дворе — но разве можно представить заочно силу рождения и смерти — если одно не помнишь, а другого пока не знаешь... так и это.

Казалось, я все знаю об этом, и читал до черта... но что значит карта Африки по сравнению с самой Африкой?!

Я замечаю вдруг, что жду праздников... и раньше ждал — но чувство теперь совершенно другое.

— А что... те родственники твои... на Московском, кажется, живут? — небрежно осведомляюсь я у Бориса.

Потом родственники являются — почему-то в этот раз без нее — но все равно я убегаю со двора, не выдержав волнения.

Наш дворник Иван ударами насаживает метлу на палку.