Любовь во время карантина

Летит пятый час разговора, а мы даже в теме ни разу не повторились. Валиум спрятан обратно в тайник, и я умываю начисто лицо, переключив k. на громкую в ванной, и выпутываюсь из платья, еще не решив – тридцать градусов или химчистка. А потом то ли k. устает веселить меня (understandable[17], потому что я считываю в лучшем одну шутку из трех), то ли мое окно по-зимнему рано затягивает темно-серым, то ли еще что-то происходит – такое, незаметное, но все сразу понимают: что-то случилось. И пока я осторожно, чтобы не шуршать, убираю серое в окне под шторы, k. вдруг берет и спрашивает:

– Ты приедешь ко мне в Санта-Барбару?

Окей, рассекречено, k. живет в Санта-Барбаре. Океан, белые арки, а из погоды только весна и лето. Но при чем тут погода. При чем арки.

Я же – вроде как – только вернулась из Санта-Барбары. И я понимаю (сразу, без всех этих списков «за» и «против», без секундных размышлений), что – вроде как – я снова хочу вернуться в Санта-Барбару.

Нет, вру. Ключевым было не «в Санта-Барбару». Не в вопросе и не в ответе. Но все это абсолютно невозможно. Не могу объяснить, не хочу говорить; а для самых любопытных есть снова № 12.

Сжав кулаки до ногтей в мягком, зажмурившись, отвечаю, что «к сожалению».

И оттого, что вернуться туда, откуда я только что вернулась, совершенно невозможно, проживать следующие дни тоже становится острее и острее невозможно.

Еще несколько дней, еще ничего не меняется

k. пишет, что специально сломал тогда кофеварку.

Я засыпаю, намотав четки на кисть и прижавшись к деревянным бусинам-черепам щекой.

Спустя дней десять или пятнадцать.

В мире все еще спокойно.

И меня лихорадит – просто ой; и хотя я уже здесь, в пути, до сих пор не могу поверить, что там, за кулисами, в сносках, все изменилось от «к сожалению» до моего сообщения k. только что: «Иду на посадку!» Я здесь, я иду в самолет по трубе-коридору, прижимая к себе паспорт рукой, давно слившейся в целое с его четками. И я улыбаюсь, я не верю до сих пор, я лечу из Москвы в Лондон, а из Лондона, свернувшись калачиком в жестком кресле, уговаривая себя хоть немного поспать, прямиком в Лос-Анджелес, где он будет меня ждать; но какое там спать, когда нас разделяет одиннадцать, десять, девять, восемь, семь, четыре (проснулась), два, всего ничего, приземление, этого не может быть, этого не может, просто не может, счет пошел на минуты; и меня лихорадит еще сильнее – так, как будто сегодня самый важный день в моей жизни; так, будто это все вправду правда.

Долго иду, долго жду, ставлю печати в суровой очереди, забираю паспорт, снова иду и жду, наконец забираю чемодан, наконец захожу в последний коридор, и уже улыбаюсь k., ждущему меня где-то там; то есть здесь, то есть чуть-чуть – и совсем рядом.

И тогда меня накрывает. И я останавливаюсь, заставляя поток незнакомцев с чемоданами, нервно шагающих сзади, раздвоиться, разделиться на рукава, обнимающие ребристо и стремительно справа и слева, справа и слева, слева и справа, цепляя колесами и ручками самсонайтов, уговаривая тоже спешить туда, вглубь последнего коридора, где в финальной точке будут—

Стеклянные двери?

Знакомый человек?

Незнакомый человек?

И я начинаю дышать через силу и быстро-быстро моргать, чтобы темнота перед глазами снова стала коридором к k.

А если финальная точка – это никто? Никто, кто бы стоял там, дожидаясь меня, никто, кто готов везти меня в Санта-Барбару. Никто, кто бы знал меня чуть ли не лучше всех после этих ночей до тех пор, пока можешь выговаривать слова, простые слова о простой ерунде, переходящей в самую главную, самую важную ерунду.

Откатив чемодан к стене, открываю рюкзак, убираю в карман паспорт, достаю темные очки, сажусь на чемодан, откидывая голову назад, прижимаюсь затылком к холодной стене. Все же знают, я та еще выдумщица. Фантазерка. Могу написать текст, а потом забыть, что его придумала. Что-то увидеть во сне, и потом долго думать, что все так и было. Дома-то еще ладно, но здесь и сейчас, с k., это немножко, чуть-чуть так, блин, адски, адски важно. Так что, если я, например, все придумала – и его, и поездку, и его подозрительную, с экрана, Санта-Барбару?

Альтернативно: а ведь могло случиться так, что, пока я летела, мир отчего-то раз – и вообще другой, как другая реальность или планета? И буду я стоять здесь, не буду – все равно, потому что меня никто не ждет. Через темные очки все казалось прежним, прежним и обычным. Но что-то такое ведь может случиться в любой момент: ты еще только стоишь где-то там, быстро-быстро моргая, чтобы вернуть четкость зрения – а на самом деле, пока ты там хлопал глазами, все – раз – бесконечно, безвозвратно, бескомпромиссно поменялось. И ровно с точки здесь и сейчас жизнь (хочешь, не хочешь ты этого) развернется, взорвется, сойдет с ума и уже не станет прежней.