Любовь во время карантина

Я не знаю, в чем там дело с сигаретами. Почему обязательно никотиновая кислота. Как все работает, и каково это – годами сидеть на форумах «аптечных ковбоев», чтобы изобрести четырехступенчатое средство домашнего спасения от остановки легких, потому что врач не сможет помочь. Мне достаточно своего знания: что, пока будет надо, мы будем каждую ночь, и день, и рассвет, и под вечер, и когда угодно, сколько нужно раз ездить за сигаретами, за сигаретами, за сигаретами и за другими ингредиентами (среди них, следуя списку, – ага, так я вам все и рассказала). И я всегда (это снова high five[8] тому парню в бандане. Защищаю твою новую искренность), всегда буду сидеть справа от водителя и иногда брать его за руку. Не слишком легко, чтобы было понятно – это не просто касание, это больше; но и не слишком крепко, потому что он за рулем, и нечего на меня отвлекаться. (Всегда) здесь, с правой стороны, где слова избиты, а касания говорят – теперь мое место.

Я вижу там где-то вопрос, спрашивайте, не стесняйтесь: почему мы такие гордые, почему сигарета-две-три – и выбрасываем пачку? Почему бы не закупить себе «Мальборо», как весь мир скоро закупится гречкой и салфетками от коронавируса? Не забить аптечку, не смолить на backyard’e[9] всякий раз, как ему нужно, не покончить с этим timer for 18 minutes?[10]

Да. Гордые. Сигарета-две-три – и выбрасываем пачку. Даже если через час или два снова сорвемся, снова будем нервно стучать пальцами, пока светофор красный. Я же соврала насчет ночи. Соврала. Каждый раз, каждую факинг поездку я боюсь, что мы не успеем.

Думаю так: нет абсолютно ничего плохого в том, чтобы забить аптечку таблетками, дом – всем, что поможет выжить, голову – планом «Б» и мыслями «на случай, если». Ровно ничего плохого. Просто кто-то предпочитает игнорировать эту дуру, не подстраиваться под нее, не пускать в голову, а когда надо – меньше восемнадцати минут и спасительная сигарета. Две, три. В темноте, в обнимку, грею руки в его карманах.

И мы счастливы, молоды, наглы, неразлучны и готовы гонять раз за разом по восемнадцать минут за ночь, и стоять друг за друга, хотя знаем друг друга по-настоящему (только не надо, пожалуйста, про «век учись», «Парня в горы тяни, рискни», «trustno1»[11] и подобное) – шестеро суток. Шесть дней плюс ночей плюс один длинный-длинный чат в телеграме. Но это уже так, детали, семантика, информация нулевой ценности. Пока k. дышит, даже пусть через хрип, пусть слова сипят как синюшные – я всему этому научилась говорить «Нет, я не слышу. Ничего не слышу». Пока он дышит – исключаем остальной мир, все в игнор, живем так, как хотим.

Это может закончиться в любой момент.

Так что пусть – гордые. Сигарета-две-три – и выбрасываем пачку. Живем, как хотим жить. А считать сигареты, трястись над «на всякий случай», трястись, как обрывки фольги на ветру, от страха – пусть не в нашей истории.

Говорят, что в Китае кто-то уже заболел, но об этом не знают пока даже сами больные

Теперь насчет того утра, в декабре – ближе к середине месяца, но вроде как раньше пятнадцатого, но я не помно, но оно было так себе, утро. В десять-десять утра я была во вчерашней одежде. Не скажу где. Подол платья вечером до я все время натягивала на колени, а потом плакала, обнимая его, и плакала, плакала, плакала – и атлас был измазан тушью вчерную[12]. Когда слезы кончились, я взялась расцарапывать ноги, грудь, предплечья, всю себя в клетку, за решетку. Вечно дурацкий ОКР, вечно вспыхивает от бессонницы.

Дни вроде этого, в декабре, никогда не останутся в ежедневнике. Я берусь двумя пальцами за дурацкую дату и тащу ее прочь – аккуратно, под самый корешок. И потом, сверху вниз и обратно, повторить пару раз, острием больших ножниц. Ноль страниц и ноль строчек: день прошел так бесследно и бессобытийно, что осталась одна пыль, забившаяся в корешок блокнота между вторником и четвергом. Я собиралась достать три таблетки валиума из запасов на реально черный день и отключиться в темный, мерный сон, чтобы пропустить и день, и ночь, и начало следующего утра. А потом я проснусь в четверг к обеду – и, может быть, пойму, что не обязательно было плакать так долго, уткнувшись в натянутый на коленки атлас. Потому что среды не было – а значит, не было и страданий, постыдных, липких от мороженого, которое я ела в темноте, чередуя фисташковое и вишневое; не было разлитого на простыни «кофе по-ирландски» и прерывистого, зябкого сна с той стороны кровати, куда ликер – ну какой там кофе, ладно уж – почти не попал, а немножко брызг можно было прикрыть подушкой, и как будто жизнь в порядке.

Ох. Все это такое голое и личное, что, пока буквы стучат под подушечками пальцев, я все думаю: «Если бы все это не было прямо из здесь и сейчас, я бы “совершенно точно”, “никогда” и “ни при каких обстоятельствах” этого не написала».