Любовь вслепую

Казалось, на фоне моей параллельно текущей жизни тикают никому не слышные часы, отсчитывая оставшиеся мне минуты. Может, их еще много, этих минут. А может, нет. Моя душа болела сильно, но будто под наркозом; я была солдатом, который знает, что ему не время расклеиваться.

– Привела к себе домой моего коллегу, того, с которым у меня были распри идейного плана. Завела его по лестнице на второй этаж, поцеловала, – Эггерт произносил это без эмоций, будто зачитывал синопсис чужой книги с листа, – а после – я как раз входил в двери, потому что она мне заранее позвонила, – сбросила Каллахена с лестницы. Столкнула его.

Гробовая тишина. Даже я не решалась ее прерывать.

– На меня повесили убийство на фоне ревности, – процедил Эггерт зло. – А единственный свидетель, видевший убийство, потерял дар речи.

– Почему? И кто это был?

– Моя мать. Она приехала к Стелле без предупреждения за час до того, у нее были ключи. И прилегла отдохнуть. Когда моя невеста столкнула с лестницы моего же коллегу, шок лишил маму способности говорить. Она молчит с тех пор.

Я выдохнула, ошарашенная. Вот так история. С другой стороны, какое мне дело? Это все чужие мне люди, излишне нежные, как выясняется. Перед лицом стресса.

Наверное, мои язвительные и недобрые мысли Пью прочитал по моему лицу, потому что холодно спросил:

– Процент твоей Лейки хоть раз падал на тридцать пунктов и более?

Я подавленно молчала. Процент моей Лейки вообще едва ли поднимался до тридцати. Конечно, до нуля он враз не падал никогда, иначе я бы уже сдохла.

– Тогда, – не дождавшись моего ответа, укоризненно продолжил Эггерт, – не стоит судить о том, чего не знаешь. Такое падение в Лейнхарте всегда будет чревато последствиями на физическом уровне.

Мне стало стыдно. Пусто, равнодушно; тупая боль где-то внутри продолжала колоть ровно, как игла, помещенная в одежный подклад.

Становилось примерно понятно, для чего здесь я. Последующие слова это лишь подтвердили.

– Если ты поможешь матери, если ее речь вернется, она сможет свидетельствовать в суде. Меня оправдают, я смогу вернуть звание и должность.

– Разве может близкий человек из круга семьи свидетельствовать? Разве такие показания будут приняты?

В нашем Районе такое не допускалось. Я знала это из историй друзей.

– Здесь очень развиты технологии дознания и подтверждения правды, так что да, может. И показания будут приняты.

Да, конечно, тут технологии. Куда нам, серым и ушастым.

– Почему я? Почему не кто-то другой с подобным талантом из этого Района? – Я потерла лоб, я уставала стоять, но садиться до сих пор не хотелось.

– Они куплены так же надежно, как Стелла.

– Ты в этом уверен?

– Я знаю, как устроено здесь общество и система.

Какая хорошая и благостная система «счастливых» людей – что-то в моем представлении об этом месте, видимо, разнилось с правдой.

– Значит, у тебя есть только я.

Мы впервые смотрели друг на друга прямо, и в черты лица Эггерта даже вернулась мягкость. Наверное, потому что я таким двояким смыслом выстроила фразу.

– Да. У меня есть только ты.

Он не мог с этим спорить, я была ему нужна. Но нужен ли мне он? И это всё? Фил бы уже открутил мне голову за то, что я все еще здесь стою, что не ору «нет» и не требую отпустить меня домой. Филу было действительно не все равно, он за меня радел. Где-то далеко отсюда работала на двух работах моя мама и запивал горе перед телевизором отец. Наверное, теперь я могу убрать их боль без вреда для собственного здоровья. Главное, уйти отсюда, сохранить проценты.

Наши мамы – это ценно, это важно. Черт, я всегда была мягкотелой. Если бы Эггерт попросил помочь кому-то другому, я бы уже послала к черту их обоих, пусть выпутываются сами. Получают назад свои должности, статусы и зарплаты. Без меня. Но мать… Какой человек ценнее в жизни? Никакой.

Эггерт расценил мое молчание по-своему. Как предложение озвучить оборотную сторону медали, мой куш то есть.

– Ты ведь мечтаешь о доме в Гринхилле, так?

Он знал обо мне все. Всё о моих мелких мечтах – конечно, я не плавала так высоко, как он, я не пыталась сделать этот мир лучше. Главное, не привыкнуть к холоду в руке.

Отвечать «да» не имело смысла, и Пью, которого стало очень сложно даже мысленно называть «Пью», продолжил:

– Я дам тебе столько, что хватит на дом. Посмотрю среднерыночные цены, выдам сумму, достаточную, чтобы ты смогла купить достойный.

Вот так сбываются мечты. Почему-то без радости. И я лишь хмыкнула:

– Что толку, если я все равно не смогу туда переехать из-за процентов в Лейнхарте?

– Вернув должность, я заполучу для тебя разрешения на переезд, независимо от процентов руны.

– Высокая, значит, у тебя должность.

Почему-то это заставляло грустить.

– Высокая.

Я продолжала молчать. Я запуталась, растерялась, я устала, и все сложнее было мыслить. Даже хотеть мыслить, но ситуация заставляла принимать решения. Эггерт просто решил, что предложенного недостаточно:

– Тебя смущает, что туда не смогут переехать твои родители? Не смогут даже навестить? Я выдам сумму на два дома. И разрешение для них тоже. Теперь это достаточная благодарность. По рукам?