Любовь вслепую

«А ведь у него хватит яиц, – думала я, – у Эггерта. Хватит внутренней стали, чтобы этот проект провернуть. Даже если он не воплотит идею сегодня, все равно поспособствует ее продвижению максимально. Такие, как он, не сдаются». Мне импонировала его смелость, его умение идти наперекор. В Третьем Районе живет больше всего людей, и они будут счастливы.

– Ты вернешь нам солнце?

«Пью» молчал долго. Ответил через паузу:

– Когда-нибудь.

– Спасибо, – прошептала я тихо.

Наверное, я еду в салоне автомобиля с исторически значимой личностью. Эта личность готовила утром для меня блинчики – плакала душа.

– Пока не за что.

Есть за что. Даже если солнца не увижу я, его, может быть, благодаря таким, как Эггерт, увидят мои дети.

Далее – безмолвное созерцание улиц столицы. Я качала головой, удивляясь ширине проспектов, размаху архитектурных задумок, количеству театров, дорогих машин. И странных, вычурных, непонятных мне людей.

А спустя десять минут мы приехали.

Глава 10

Если у Эггерта была большая, но все-таки квартира, то здесь был особняк. Королевских размеров – так мне казалось, потому как я никогда не видела дом в три этажа, предназначенный для одной-единственной семьи. Лепные колонны у входа, ухоженный строгий сад, высокие окна.

Меня провели через парадную дверь. Эхо от стен, мраморные полы, античные вазы, декор, лепнина – я видела нечто подобное в учебниках по истории. Так жила знать.

Мать Эггерта оказалась невысокого роста, но с высокой прической, уложенной из темных волос. Немолодая, чопорная и элегантная, затянутая в платье, укрывающее её от горла до самых пят. Худая, даже «суховатая», с красивым некогда, но усталым теперь, испещренным морщинами лицом.

Она обняла сына крепко – вот и вся её реакция. Судя по тому, что она кинулась ему навстречу, не испытала шок, не ударилась в слезы (хотя, возможно, она и плакала-то раз в детстве, пока это делать ей не запретили родители), Пью звонил ей утром. Рассказал о том, что вернулся, предупредил, что придет вместе с гостьей.

Она любила его, я видела. Сквозь всю свою строгость и чопорность, сквозь вечную вежливую маску на лице, к которой приучила себя очень давно, любила той частью себя, которую не посадила в клетку в угоду собственным манерам.

И еще она была слаба. У нее дрожал подбородок – не от чувств сейчас, но от некой внутренней болезни, – дрожали руки. Утомленный пожилой человек, раздавленный горем, но принудивший себя держаться «достойно».

– Мама, познакомься, это Кристина.

Я опять почувствовала себя как плоский персонаж мультика, помещенный в объемный дорогой фильм. Вокруг роскошь, вещи стоимостью с квартиру моих родителей в Дэйтоне. Потолки, уходящие ввысь, широкая лестница на второй этаж с бесконечным количеством ступеней, ковер поверх нее. Новый. Наверное, не новый, но за которым ухаживали столь тщательно, что он еще лет сто останется «новым».

На меня смотрели с настороженностью.

– Кристина, это мама. Можешь называть её Агнессой.

Мне показалось, Пью сократил имя матери до полуслога. Наверняка по паспорту эта старомодная женщина являлась кем-нибудь наподобие «Агнессы-Евангелины-Каролины фон Дормуд-Кристефсон». Но спасибо, что не стал усложнять.

– Мама, у Кристины дар забирать чужую боль.

Аккуратно накрашенные тонкие губы поджались укоризненно, и я поняла, что в обычной жизни Агнесса сочла бы оскорбительным обращаться к кому-либо за помощью. Она всегда и все превозмогала самостоятельно, но сыну перечить сейчас не могла. Собственно, никому не могла ввиду отсутствия речи.

– Это она помогла мне стать зрячим. – Тишина. Сын и мать смотрели друг на друга. – Ты же понимаешь, что правильным будет позволить ей помочь и тебе?

«Так нужно. Для дела. Для нас», – шел на фоне безмолвный диалог. И Агнесса, конечно же, все понимала.

Я слышала ее короткий вдох и выдох, символизирующий нежелание делать то, что нужно, но – очередное принуждение себя согласиться на это, затем мне аккуратно и довольно вежливо махнули рукой: «Следуйте за мной, Кристина».

Теперь за спиной вздохнул Эггерт. Нервно. И с надеждой.

(Christian Reindl, Atrel – Nobody Wants to Be Alone)

Меня привели в спальню. Огромную по моим внутренним масштабам, слишком бордовую и содержащую чрезмерное количество бархата. Бархатное покрывало, бархатные сидушки у банкеток, бархатные шторы. Вероятно, во времена молодости бабушек и дедушек Эггерта такой декор считался красивым, и мать Пью переняла «хороший вкус».

Теперь я, однако, была доктором, а она – пациенткой, поэтому, оказавшись в помещении и заперев за собой дверь, я указала ей на кресло. Сама подтащила банкетку, установила ее напротив, села.