Люди Бездны

Я сделал вид, что плеснул на себя эту подозрительную жидкость, поспешив вытереть ее мокрым от соприкосновения с другими телами полотенцем. Вид окровавленной спины одного бедолаги, искусанного насекомыми и постоянно чесавшегося, не добавил мне хладнокровия.

Мне выдали рубашку, и я не мог не задуматься о том, сколько человек надевали ее до меня; затем с парой одеял под мышкой я направился в спальню. Это была длинная узкая комната с двумя низко расположенными железными перекладинами, между которыми в восьми дюймах от пола были натянуты даже не гамаки, а куски холстины шесть футов длиной и всего два фута шириной. Главная трудность состояла в том, что голова оказывалась выше ног, из-за чего тело постоянно сползало вниз. Поскольку все койки крепились на одних и тех же перекладинах, если кто-то шевелился, хотя бы даже легонько, то остальные начинали раскачиваться, и стоило кому-то вновь попытаться улечься поудобнее, после того как он сполз вниз, как я тут же просыпался.

Прошло много часов, прежде чем я сумел заснуть. Было только семь вечера, а пронзительные крики детей, игравших на улице, не смолкали почти до полуночи. Стояла устрашающая, тошнотворная вонь, а мое воображение разыгралось, и кожа зудела и чесалась так, что я чуть не спятил. Кряхтение, стоны и храп, сливаясь, напоминали рев, издаваемый каким-то морским чудовищем, и несколько раз кто-нибудь, вскрикнув из-за приснившегося кошмара, будил многих из нас. Ближе к утру я проснулся из-за крысы или какого-то похожего зверя, устроившегося у меня на груди. Еще не окончательно проснувшись, я от неожиданности закричал так, что мог бы разбудить мертвеца. Живых я, во всяком случае, разбудил, и они хором выбранили меня за плохие манеры.

Но наступило утро с шестичасовым завтраком, состоявшим из хлеба и похлебки, который я отдал соседу, и нас распределили на работу. Некоторых заставили драить и чистить, других щипать паклю, а восьмерых из нас повели через дорогу в Уайтчапелскую больницу, где мы должны были выносить мусор. Таким образом мы оплачивали нашу похлебку и койку, и я уверен, что рассчитался за них с лихвой.

Хотя нам приходилось выполнять всякие тошнотворные задания, наша работа считалась самой завидной, и остальные полагали, что нам очень повезло.

– Не дотрагивайся до этого, приятель, сестра сказала, что тут смертельная зараза, – предостерег меня товарищ, пока я держал мешок, в который он вытряхивал мусорное ведро.

Ведро принесли из больничной палаты, и я заверил его, что у меня и в мыслях не было притрагиваться к этому самому или допустить, чтобы это прикасалось ко мне. Однако мне пришлось тащить этот мешок и другие такие же мешки на пять лестничных пролетов вниз и вываливать их содержимое в бак, где всю эту заразу спешно поливали крепким дезинфицирующим раствором.

Возможно, в этом есть некое благоразумное милосердие. Все эти посетители ночлежек и благотворительных столовых, уличные бродяги – сплошная обуза. Они в тягость всем вокруг и даже себе. Они только замусоривают землю своим присутствием, и лучше им убраться с дороги. Сломленные тяготами, ослабленные недоеданием, с детства хилые и болезненные, они первыми становятся жертвами недугов и быстрее всех умирают.

Они сами чувствуют, что усилия общества направлены на то, чтобы избавиться от них. Мы как раз обрабатывали дезинфицирующим раствором площадку около мертвецкой, когда подъехали дроги и на них свалили пять тел. Разговор переключился на «белое зелье» и «черный яд», и я обнаружил, что все мои товарищи верят, будто бедолагу – не важно, какого пола, – который причиняет в больнице слишком много хлопот или же совсем плох, просто-напросто «устраняют». Они говорили, что безнадежным или беспокойным больным дают дозу «черного яда» или «белого зелья» и отправляют в лучший мир. Не имеет ни малейшего значения, так это на самом деле или нет. Важно, что они убеждены, будто это так, и даже придумали такие понятия, как «белое зелье», «черный яд», «устранять».

В восемь часов мы спустились в подвал больницы, где нам принесли чай и объедки. Вся эта неописуемая смесь была горой навалена на подносе: ломти хлеба, комья жира и куски сала, подгоревшая кожа, кости – короче говоря, всевозможные остатки, побывавшие в руках и ртах больных, страдавших разнообразными недугами. И в эту груду люди запускали пальцы, копались, щупали и вертели куски, разглядывали, что-то отбрасывали, а что-то, наоборот, хватали. Приятным это зрелище не назовешь. Хуже, чем в свинарнике. Но несчастные были голодны и с жадностью набрасывались на эти помои, и когда в их желудки уже больше не лезло, они заворачивали остатки в носовые платки и запихивали себе под рубахи.