Люди Бездны

В толпе было очень много моряков. Мне показалось, что чуть ли не каждый четвертый рассчитывал наняться на корабль, и я обнаружил, что не менее дюжины из них были американцами. Отвечая на вопрос, почему они оказались «на берегу», все рассказывали одну и ту же историю, и поскольку морские порядки мне знакомы, я склонен был им верить. На английские суда моряков нанимают на круговое плавание, которое иногда длится целых три года, и они могут списаться на берег и получить расчет, лишь когда корабль вернется в свой порт в Англии. Жалованье на английских судах мизерное, кормежка дрянная, а обращение и того хуже. Порой капитаны просто вынуждают матросов сбежать с корабля в Новом Свете или в колониях, оставив значительную часть жалованья, которое идет в карман либо капитана, либо владельцев судна, либо тех и других. По этой ли причине, по другой ли, но довольно много моряков сбегают с кораблей. Тогда на судно нанимают тех матросов, которых удается найти на берегу. Платят им больше, как принято в других частях света, и они подписывают контракт, согласно которому расчет они получают по прибытии в Англию. Причина этого очевидна: зачем нанимать их на более долгий срок, когда в Англии моряки зарабатывают сущие гроши и там отбоя нет от желающих наняться на корабль. Поэтому нет ничего удивительного в появлении американских моряков в казармах Армии спасения. Чтобы повидать диковинные места, приплыли они в Англию и сошли на берег в самом диковинном месте, которое только можно вообразить.

В толпе я насчитал десятка два американцев, не моряков, а «отпетых бродяг», тех, кому «товарищ – ветер, гуляющий по свету». Их главными чертами были бодрость духа и умение смотреть в лицо опасности – качества, никогда им, казалось, не изменявшие. Эти бродяги осыпали страну самой пламенной бранью, которая просто ласкала слух после месяца плоской ругани кокни, начисто лишенной образности. У кокни на все случаи жизни одно-единственное бранное словцо, причем самого непотребного свойства, его-то лондонец и использует по всякому поводу. Это совсем не похоже на яркие и разнообразные ругательства уроженцев Запада, скорее богохульные, нежели непристойные. И в конце концов, раз уж люди не могут обходиться без ругани, думаю, я предпочел бы богохульство непристойности: в нем есть что-то от дерзости, отваги, непокорности, что намного лучше обыкновенной брани.

Был там один отпетый американский бродяга, чье общество было мне особенно приятно. Я приметил его еще на улице: он спал на крыльце, уткнувшись лбом в колени. На нем была такая шляпа, какую не сыщешь по эту сторону Атлантики. Когда полицейский стал его сгонять, он поднялся медленно, зевнул и потянулся, бросил на полицейского взгляд, который явно говорил о том, что он еще не решил, уходить или нет, и лишь после этого неспешно двинулся по тротуару. И если до этого я был уверен в происхождении шляпы, то теперь уже нисколько не сомневался в том, откуда родом ее обладатель.

В переполненном дворе мы оказались притиснуты друг к другу, так что у нас завязалась непринужденная беседа. Он успел побывать в Испании, Италии, Швейцарии и Франции и уже совершил практически невозможное, проехав зайцем триста миль по французским железным дорогам, так и не попавшись. Он спросил меня, где я обретаюсь, где кемарю, успел ли осмотреться. Сам-то он кое-как устраивается, хотя страна «лютая», а города просто «швах». Сурово же? И побираться нельзя нигде, в два счета упекут. Ну он пока не собирался уезжать. Скоро должен приехать цирк Буффало Билла, и человека, который может управлять восьмеркой лошадей, там всегда возьмут на работу. Здешние болваны могут править разве что парой. А почему бы и мне здесь не задержаться и не подождать Буффало Билла? Он уверен, что и я мог бы там как-нибудь пристроиться.

Что ж, в конце концов, кровь не вода. Мы были соотечественниками, чужаками в этой диковинной стране. Один вид его старой шляпы уже согрел мне душу, и его так заботило мое благополучие, словно мы были родные братья. Мы обменялись всевозможными полезными сведениями о стране и ее обычаях, способах прокормиться и устроиться на ночлег и расстались, искренне расстроенные тем обстоятельством, что пришлось распрощаться.

В окружавшей меня толпе одна особенность сразу бросалась в глаза – низкий рост. Я, будучи среднего роста, смотрел поверх голов девяти человек из десяти. Местные все были низкорослыми, как и иностранные моряки. Только пятерых или шестерых из толпы можно было бы назвать действительно высокими, и все они были скандинавы или американцы. Однако самый высокий человек здесь являл собой исключение: он был англичанином, хотя и не уроженцем Лондона.

– Можешь записаться в лейб-гвардию, – заметил я.

– Верно угадал, приятель, – последовал ответ. – Я уже там послужил, и, если дела и дальше так пойдут, вскорости придется вернуться.