Люди грозных лет

Все в лесу трещало, свистело, выло. Вдруг среди свиста пуль и треска стрельбы чуткий слух Бондаря уловил какой-то новый звук. Бондарь прислушался и замер от радости: это, несомненно, длинной, сплошной очередью бил наш родной «максим». Свист пуль над головой уменьшился, и Бондарь приподнялся в окопе. Не успел он крикнуть «Огонь!», как из соседнего окопа выполз вначале кожух, а затем и весь станковый пулемет, и Казанков в упор ударил по немцам. Слева открыл огонь и второй станковый пулемет. Вначале Бондарь совсем не видел немцев, стреляя из автомата по ржи. Только выпустив несколько очередей, он заметил, что часть немцев вразброс лежала на лужайке между рощей и рожью, часть стреляла из ржи, часть, пригибаясь, убегала назад.

— Порядок, товарищ старший лейтенант! — подбегая к Бондарю, закричал Козырев. — Да вы ранены, — понизив голос, продолжал он, — идемте скорее, перевяжем, опасно здесь.

— Ничего, ничего, — проговорил Бондарь. — Вершков, людей проверьте. У вас как? — спросил он Козырева.

— Все в порядке, пулемет отвел на старую позицию, — ответил Козырев и по привычке разгладил свои обвислые рыжие усы.

— Так это вы первым огонь открыли?

— Так точно, — горячо, совсем несвойственным ему тоном проговорил Козырев, — услышал, что у вас тут творится, снял пулемет с западной опушки и к вам на правый фланг.

«Так вот он какой, этот Козырев, — ахнул от радостного изумления Бондарь, глядя на веселое, разгоревшееся лицо старшего сержанта, — да если б не он, всем нам капут».

— Товарищ старший лейтенант, — возвратясь, доложил Вершков, — убит Свекленко и легко ранен наш второй номер Васильев. Свекленко, рассказывают стрелки, когда немцы открыли огонь, поднялся в окопе, хотел стрелять, но… две пули в голову…

— Ах, Свекленко… — проговорил Бондарь, вылезая из окопа. — Как же это он? Его хоть вынесли из окопа-то?

— Да, вынесли. И могилу копают.

— Только там, где посуше, повыше где, — говорил Бондарь, сам не понимая, какое имеет значение место, где похоронят Свекленко, — товарищ Козырев, надо все как следует, с почестями…

Но похоронить Свекленко с почестями не удалось. На крохотную рощицу, обороняемую горсткой усталых, полуголодных людей, немцы бросили еще одну роту полевой жандармерии и два танка. Теперь немцы шли не в лоб на рощу, а, прикрываясь танками, охватывали ее полукольцом, а затем подбросили еще два взвода пехоты и замкнули кольцо. «Бондаревцы», как, не сговариваясь, стали именовать себя стрелки и пулеметчики, яростно отбивались от наседавших со всех сторон немцев. Жандармы и пехотинцы в атаку не шли, а прочесывали всю рощу огнем, кричали «Сдавайтесь!», перебегали с места на место и снова кричали.

Только два танка — один с востока, другой с юга — придвинулись вплотную к роще и били из пушек по разбросанным среди частых деревьев окопам. Их снаряды с оглушительным треском рвались то в одном, то в другом месте, осколками поливая землю и срезая сучья. Правый танк, тот, что подошел с юга, остановился всего метрах в полутораста от крайних деревьев и уже с шестого снаряда разбил правый пулемет, развернул башню и не стрелял, видимо отыскивая левый пулемет.

Козырев из своего тесного окопчика не только отчетливо видел черный, запыленный танк с коротенькой пушкой и едва заметным пулеметом внизу, а, казалось, всем телом ощущал горячее дыхание его мотора и разогретой брони. Приготовив зажигательную бутылку и две гранаты, Козырев ждал, когда танк двинется и можно будет ударить и бутылкой и гранатами. Однако танк не шел вперед, а стоял на месте, стреляя все чаще и ожесточеннее. Его снаряды рубили деревья, кромсали землю, подбираясь к укрытому в окопе последнему пулемету Козырева. Если он разобьет и этот пулемет, то фашистская пехота беспрепятственно рванется в атаку. Это понял Козырев не сознанием, а всем своим существом и, поняв, сразу вспомнил московский домик в Лефортово, Анну и старшего сына Толика. На мгновение ему показалось, что там, куда бьет фашистский танк, не пулемет укрывается, а сидят в окопе его жена и четырнадцатилетний сын. От этого чувства у него заныло в груди и потемнело в глазах. Все это длилось ничтожную долю секунды. Козырев встряхнул плечами, стиснул в руке бутылку и, отталкиваясь ногами, выполз из окопа. Странное, ни с чем несравнимое состояние овладело им. Он понимал, что те полторы сотни метров, что разделяли крайние деревья и танк, не только перебежать, а и проползти невозможно, но, зная это, он все равно пополз, неотрывно глядя на танк и прижимаясь к ласковой, теплой земле. Он не чувствовал ни своих рук, ни ног, ни всего тела. Лишь одно в этот момент владело им: скорее, как можно скорее доползти до танка и ударить сначала бутылкой, потом гранатой.