Люди хаоса

ЛЮБОВЬ ВАСИЛЬЕВНА. Вот здесь удобнее… (Кладёт на стол большой кожаный фолиант, а сверху листок.) На умной книжечке. Пишите себе в удовольствие. (Протягивает ему ручку.)

СЕМЁН. Как-то это…

КОРОБОВ. Не бойся, мы продиктуем, тебе голову не надо ломать.

СЕМЁН. Да я не об этом. Почерк у меня жуткий… Да и после этого дела (щёлкает пальцем себя по горлу) муть в голове такая…

ШУМЯКИН. Семён!.. Никто же не говорит, что это прямо сейчас нужно. Потом зайдёшь, вместе напишем.

КОРОБОВ. Да ну, зачем в долгий ящик откладывать. По-быстрому начиркаем…

ПОДГУЗЛО. Нет-нет, господа, тут нельзя скоропалительно. Надо всё обдумать, взвесить…

КОРОБОВ. Да что вы, ей-богу! Кого там взвешивать!..

ШУМЯКИН. Виталий, не кипятись, худрук прав.

ЛЮБОВЬ ВАСИЛЬЕВНА. Секундочку! Давайте сделаем проще: пусть Семён Аркадич подпишет внизу чистый лист, а мы потом впишем всё, что надо. И не будем у человека драгоценное время отнимать, и сами как следует подумаем – такие вещи впопыхах не делаются.

ШУМЯКИН(гордо). И кто скажет, что я плохой директор? Во какого главбуха нашёл!

СЕМЁН. Опасно.

КОРОБОВ. Чего опасно?

СЕМЁН. Да мало ли: кто-нибудь возьмёт и впишет «прошу уволить по собственному желанию». А внизу уже подпись моя.

КОРОБОВ. Семён, ты дурак, что ли?

ПОДГУЗЛО. Семён Аркадич дурачится. Он знает, так никто не может поступить.

ЛЮБОВЬ ВАСИЛЬЕВНА. Свидетелей слишком много.

ШУМЯКИН. Семён Аркадич, слово директора – как только напишем, сразу же тебя вызову, прочтёшь и утвердишь! Без твоих санкций использовать никому не позволю!

ЛЮБОВЬ ВАСИЛЬЕВНА (поправляя). Без разрешений вы имели в виду.

ШУМЯКИН. Любовь Васильна, не мучай меня словами, я в этом не силён. Давай, Семён, выпьем на брудершафт!.. (Наливает себе и Семёну.) Любовь Васильна, не пожадничай, выпиши премию Семён Аркадичу. Прямо щас!

ЛЮБОВЬ ВАСИЛЬЕВНА. Выписываю. Пять тысяч. (Достаёт из стола директора купюру и кладёт перед Семёном.) Примите.

СЕМЁН. Ладно. (Кладёт купюру себе за пазуху.) Буду надеяться, Виталий Витальевич, не допустит никаких махинаций с моей подписью.

КОРОБОВ. Сеня, я за троюродного брата любого расшибу! – с разбегу, как старый шифоньер.

ШУМЯКИН(дрогнувшим голосом). Виталик, ты человек.Если б у меня был такой брат, я бы с ним хоть в разведку.

ПОДГУЗЛО. Такие люди редкость. Мамонты.

КОРОБОВ. Семён, чего ты замер-то, блин?

Семён так и стоит над листом с ручкой, будто скульптура.

СЕМЁН. Да вроде как неприлично это.

КОРОБОВ. В смысле?

СЕМЁН. Вдруг кляузу кто-нибудь от меня напишет?..

ШУМЯКИН. Семён, неужели ты обо мне так думаешь? О своём директоре?

СЕМЁН. Мало ли, кто-нибудь зайдёт и воспользуется.

ШУМЯКИН. Сейф видишь? (Указывает на сейф.) Как только ты подпишешь, я бумагу сразу туда спрячу, а ключ в сейф Любовь Васильны положу и опечатаю, потому что там деньги лежат. Видишь, я даже не побоялся тебе такую секретную информацию выдать.

ПОДГУЗЛО. Семён Аркадич, мне даже как-то неловко перед директором…

СЕМЁН. Ладно. (Машет рукой.) Если что случиться, моя совесть чиста, как этот лист… Вот… в двух экземплярах!

Семён делает внизу две подписи на двух чистых листах – и бросает ручку об стол.

Всё! Забирайте.

Дальше возникает оживление в пьяной компании, бестолковые разговоры, хаотичное движение по кабинету, как это обычно бывает у пьяных людей. Какие-то выкрики, смех, обрывки фраз, скомканные разговоры, непонятные жесты, телодвижения… Эта сцена полностью зависит от бурной фантазии актёров и режиссёра.

ШУМЯКИН. Так, я бы попросил налить, Семён Аркадичу. Штрафную, он с нами не с самого начала…

ЛЮБОВЬ ВАСИЛЬЕВНА. Самообслуживание… Витал Талыч!..

КОРОБОВ. Агусеньки?

ЛЮБОВЬ ВАСИЛЬЕВНА. Говорят, после ремонта в филармонии будет три сцены.

ПОДГУЗЛО. Обязательно! Для оперы и балета, для симфонического оркестра, для эстрадников…

ШУМЯКИН. Какие на хрен три сцены! Мы на одной-то не знаем чего показывать. Они в управлении себе галочку поставят, в Москву отрапортуют о завершении ремонта, а у нас элементарных прожекторов нету. Оперу они захотели! Эстраду! Семён, сыграй им эстраду…