Люди хаоса

КОРОБОВ. Фигня. Премию она проест, а потом всё по-новой.

ШУМЯКИН. Что, каждый месяц ей отстёгивать?

Телефонный звонок – звучит знакомое уже Trololo. Шумякин поднимает трубку и сразу же его голос и выражение лица становятся подобострастными.

Да-да, Евстахий Палыч, слушаю!.. С Дуговой что делать собрался? Да ничего особенного. То есть – буду увольнять. Конечно… Как не надо?.. Худруком?.. Да, идея перспективная. Многообещающая… Нет, я в Иркутск не хочу… Сегодня же.

Шумякин кладёт трубку и опускается в кресло.

КОРОБОВ. Азап, внеси ясность.

ЛЮБОВЬ ВАСИЛЬЕВНА. Не тяните душу!

ШУМЯКИН. Евстахий Палыча переводят в Иркутск…

КОРОБОВ. Это же каторга!

ШУМЯКИН. Успокойтесь! Может, ложная тревога, он ещё сам толком не знает.

ЛЮБОВЬ ВАСИЛЬЕВНА. Из-за письма?

ШУМЯКИН. Не знает он. Может, и из-за письма. Поэтому разговоры об увольнении Дуговой прекратить. Вообще предлагает назначить её худруком, а Подгузло с почестями на пенсию.

КОРОБОВ. Дурдом на гастролях.

ЛЮБОВЬ ВАСИЛЬЕВНА. А с вами что? С нами со всеми что будет?

ШУМЯКИН. Уравнение с тремя неизвестными…

КОРОБОВ. Не паникуй… Пусть мне Любовь Васильна бумажку принесёт, которую Семён подписал.

ШУМЯКИН. Мы же там хотели эту… в поддержку дирекции.

КОРОБОВ. Детский сад всё это. Неси бумагу, Любовь Васильна!

ЛЮБОВЬ ВАСИЛЬЕВНА. Нести?

ШУМЯКИН. Ну, неси, неси.

Любовь Васильевна выходит, и действие опять переносится в фойе, по которому идёт Божко, на плече у него уже нет баяна, зато в руках он держит две маракасы.

СЕМЁН. Был баянист – стал маракасист. Блин! (Трясёт маракасами.)

Навстречу Божко выходит Карина Дугова и решительным шагом идёт ему наперерез.

КАРИНА. Запомни, Семён, если вы со своим братцем придумали развалить мою бригаду, я этого так не оставлю!

СЕМЁН. Карина, я вообще не в курсе, чего там у них в кабинетах творится!.. Думаешь, Коробов со мной советуется? Вон, маракасы всучили. Из-за тебя, между прочим.

КАРИНА. Со мной ты ездить не будешь – сколько можно твои пьянки терпеть! Гитаристу будешь маракасами над головой трясти.

СЕМЁН. Успокойся. Я завтра кодироваться иду.

КАРИНА. Делай что хочешь, хоть в монастырь иди. Я предупреждаю. Я пойду в управление культуры. Если здесь все повязаны, значит, пойду выше.

СЕМЁН. А если и там повязаны?

КАРИНА. Ничего, божьего суда все боятся, даже цари.

СЕМЁН. Ты что, анафеме их предашь?

КАРИНА. У меня есть средства. Тебе не расскажу.

СЕМЁН. Ой, как страшно.

Мимо проходит Любовь Васильевна.

ЛЮБОВЬ ВАСИЛЬЕВНА. Карина Викторовна, зайдите в бухгалтерию. Я вам за прошлый месяц премию забыла выдать. С этими отчётами голова кругом…

СЕМЁН. И у меня за прошлый месяц ничего не было.

ЛЮБОВЬ ВАСИЛЬЕВНА. Попозже чуть, Семён Аркадич, не всё сразу. Пойдёмте, Карина Викторовна.

КАРИНА(Семёну). Понял? В трудный момент мне даже судьба помогает.

Любовь Васильевна уходит первой, а следом за ней спешит Карина Дугова. Семён озадаченно смотрит на маракасы в руках.

СЕМЁН. Ничё не понимаю – с кем репетировать? То ли я с гитаристом буду, то ли сам по себе… Бардак!..

Снова кабинет директора. Коробов сидит за компьютером и набирает текст. Директор стоит поодаль и что-то обдумывает.

ШУМЯКИН. Думаешь, Павлюк заявление примет задним числом?

КОРОБОВ. Задобрим. Значит так: письмо это Семён написал ещё до письма Карины в Москву. Мол, худрук развалил работу в филармонии, директор с замом ничего сделать не могут…

ШУМЯКИН. Идиоты, раз не могут.

КОРОБОВ. Ну-ну… Худрука кто у нас назначал? Евстахий Палыч. Как же мы повлиять можем? Никак.

ШУМЯКИН. Евстахий Палыч, значит, виноват?

КОРОБОВ. Ты за повара не переживай. Он без хлеба с маслом не останется.

ШУМЯКИН. Тогда вот чё напиши: «Также у меня имеется афиша концерта “Лучшие саксофонисты России”, которого на самом деле не было». Напечатал?

КОРОБОВ. С ума сошёл! Думаешь, Подгузло на себя всё возьмёт? Он нас с потрохами сдаст.

ШУМЯКИН. Не сможет. Мы его в кругосветный круиз отправим, на два месяца. К тому времени весь шум уляжется. Напечатал?

КОРОБОВ. Я тебе чё секретутка, что ли? У меня, блин, палец сразу две клавиши закрывает.