Люди на болоте. Дыхание грозы

внимательнее, жались еще больше, шмыгали носами, настороженно ждали.

Апейка не стал просить их садиться, доставлять себе лишние хлопоты; не

зашел за стол, остановился перед ними, как учитель в школе.

- Ну, так что случилось, а?

После минуты неловкой тишины осмелела беленькая.

Покраснев еще больше, будто со сцены, прочитала наизусть - заметно было

- подготовленное заранее; даже перехватывало дыхание - так волновалась.

- Тов-варищ п-председатель... райисп-полкома! Мы пришли, чтоб...

п-просить вас... чтоб оставили в школе...

учителя Ивана Миколаевича!..

Этим большим словам она отдала весь пыл своей души, отдала не только

пыл души, а и голос; другие должны были, пока она пылала от волнения,

отвечать Апейке: из какой они школы, из какого класса, по каким предметам

у них был Иван Миколаевич, как его фамилия. Наконец Апейка выяснил, что

дети из Крытской школы, что учитель, за которого они приехали просить, -

Иван Миколаевич Горошка. Апейке была известна не только фамилия, но и тот,

кому она принадлежала: Горошка учительствовал в своей родной деревне уже

лет десять, еще в те годы, когда учительствовал и он, Апейка; они были

почти незнакомы, виделись всего несколько раз на учительских собраниях, но

Апейке хорошо было известно, что Горошка - учитель, каких мало не только в

районе, а и во всем округе; об этом говорили все, кто когдалибо общался с

ним. Вот и дети, понемногу осмелев, помогая друг другу, наперебой,

возбужденно говорили теперь: так хорошо, так интересно про девятьсот пятый

год, про революцию в Петербурге, про Ленина рассказывал; про пятилетку,

про то, какие где заводы строятся; как хорошо будет жить скоро. И надо же,

беда какая: теперь Ивана Миколаевича сняли с учителей, сказали, что ему

нельзя учить детей, потому что он служил при царе в царской армии и был

царским офицерам и что он будет учить детей против советской власти. Но

они же знают, что Иван Миколаевич хоть и был в царских офицерах, но он же

сразу, как началась советская власть, перестал служить царю. И царя он

совсем, это они сами слышали, не любил никогда и не любит; и офицер он не

из помещиков каких, а из простых людей, из их же села, и все хорошо знали

его отца, и все видят, что все годы он, Иван Миколаевич, только за

советскую власть и старается...

Апейку очень взволновала детская искренность. Слушая детей, он будто

вернулся в свое недавнее, милое прошлое, будто снова стал учителем: как

учитель, он хорошо чувствовал, насколько важно детям то, что они говорят

здесь, и то, с чем они уйдут отсюда, куда принесли свое доверие и надежду.

Жизненный опыт прибавлял ко всему свою долю трезвой сдержанности: знал

Апейка, как непросто в этот раз будет укрепить в них веру и надежду. Но

как бы там ни было, радовал сам факт: дети встали за правду, -

деревенские, застенчивые, пришли в райисполком! Маленькие граждане

будущего!

Он словно не поверил:

- Кто вас подговорил просить за Ивана Миколаевича?

Дети удивились:

- Никто... Мы сами...

- Жалко стало. Мы и подумали...

- Неправильно его сняли!..

- Скажите - пусть он снова учит!

- Жизни не давали, пока не пообещал, что подвезу. - Дядько с кнутом

покрутил лысой головой с удивлением и уважением. - Как мошкарье насели!

Апейка знал уже и что Горошку сняли и как все было.

Кто-то из бдительных земляков Горошки, может быть его же бывший ученик,

месяца два назад написал в столичную газету, что в Крытах в школе - при

попустительстве сельсовета и районного руководства - замаскировался

классово чуждый элемент, белогвардеец, который с золотыми погонами и с

винтовкой в руках воевал за царя и всяких Врангелей и губил нещадно

трудовой народ. В газете с письма сняли копию, которая попала на стол к

секретарю Юровичского райкома партии. Письмо это читал в кабинете

Башлыкова и Апейка. Под всем, что сообщал неизвестный автор газете и

Башлыкову, стояло гордое: "Непримиримый селькор". Башлыков отдал письмо

Харчёву с резолюцией, написанной сверху коротко и четко: "Проверить,

принять меры, доложить!" Харчев за день проверил, и на другой день судьба

Горошки решилась. Горошку сняли с работы. Харчев даже предлагал

арестовать, и, если бы не Апейка, Горошка давно бы был за решеткой.

Башлыков подумал, поколебался и согласился с Апейкой. У Апейки были веские

доводы: Горошка попал в офицеры не по своей воле, а как учитель; в

гражданскую войну никаким белым не был, работал дома. Был потом в Красной

Армии; с первых же мирных дней, после армии, все время в селе... Однако

вернуть Горошку на учительскую работу Башлыков не согласился. Твердо,

- решительно.

И вот - эти детские, открытые лица, эта вера и надежда.

Что он, председатель райисполкома Апейка, может сказать им, чистым и

непосредственным, которые думают, что в жизни -все так просто, что правда

и справедливость - вещи обязательные и ясные? Не зная, что ответить им, он

нарочно стал расспрашивать каждого, как кто учится, хорошо ли ведут себя в

классе, помогают ли родителям.

- Ну что ж, - произнес он, собираясь отпустить их. - Спасибо за то, что

вы сказали. Я передам все кому следует.

Скажу о вашей просьбе... Вот и все, будьте здоровы!