Люди на болоте. Дыхание грозы

глубокими колеями. Гору, весь немалый, крутой подъем, он одолел сразу, не

останавливаясь, без передышки, полный непривычным чувством нетерпеливой,

крылатой радости.

Взлетев на гору, он увидел перед собой знакомую дорогу с побуревшим

курганом справа, с голыми дубками впереди, в темноватой, хмурой дали -

низкую равнину полей, уходивших под самые Глинищи, под лозняки и болота,

за которыми скрывались родные, желанные Курени, - и стал как будто больше

верить в реальность того, что произошло. Митрохван говорил правду: мороз

крепчал. Днем это почти не чувствовалось, а теперь, под вечер, мороз

заметно усиливался. На горе навстречу, наискосок ему кидался густой ветер,

сек лицо мелкой снежной крупой, обдавал холодом, был таким пронизывающим и

сильным, что холщовые штаны Василя и даже коричневая свитка, прилипавшая к

ногам, почти не грели.

Но это не портило ему настроения. Василь будто и не замечал холода,

быстро шагал в рваных лаптях по окаменевшей, кочковатой дороге, которая

била в подошвы, в пятки, подогревал себя добрыми, веселыми мыслями. Думал

о Костике, который так удачно подвернулся и - кто бы мог сказать заранее?

- так помог! Думал о матери: как она там одна, как встретит? Вспоминал

Володьку: что делает, озорник? Хотелось поскорее увидеть и Гуза - в

порядке ли, хорошо ли ухаживали за ним без хозяина? удалось ли перевезти с

болота сено? - надо завтра же проверить стога, может, не дай бог,

растаскивают их воры... А надо всем этим, над беспокойным, беспорядочным

роем мыслей, витала радость встречи с Ганной. Когда думал о ней, ноги сами

собой шагали быстрее, овладевало сильное нетерпение: ах, скорее бы

увидеть, встретиться, помириться! Он был так окрылен радостной переменой,

что, вопреки своей привычной осторожности, мог думать только о счастье.

Тревога лочти оставила его, об ухаживании Евхима думал спокойно, даже

беззаботно. Что ему какой-то Евхим?

Пока дошел до Водовичей, надвинулись сумерки. Если бы не снег, вокруг

стояла бы густая чернота, но снег рассеивал тьму, выбелил все. Он уже, как

солью, наполнял выбоины на дороге, колеи, канавки, и дорога казалась

празднично чистой, побеленной. Маляр, красивший дорогу в белый веселый

цвет, сделал еще не все, но и такая, в бело-темной росписи, дорога

радовала глаз.

Речка за Водовичами, перерезавшая болото и подкову гребли, у берегов

была схвачена льдом, снег, легший на него, белел ровно, чисто. Меж

нетронуто белыми берегами и льдом незамерзшая посередине реки вода

казалась густой и черной, как деготь. Когда Василь посмотрел на нее, ему

сделалось еще холоднее.

Хотя шел он быстро, ветер и стужа пронизывали все сильнее, злее,

особенно ноги в коленях. Парень остановился, потер колени ладонями, потом,

чтобы согреться, побежал, позаячьи подкидывая ноги и притопывая. Перешел

на шаг только за болотом, примерно через версту.

Вскоре, возле Глинищ, Василь сошел с большака и зашагал прямо на

Курени. Он мог идти и деревней, но намеренно миновал ее, чтоб не

встречаться с людьми, подался тропинкой по полю, вдоль кладбища. Обошел

подмерзшим приболотьем и Олешники, срезал большой круг. Снег уже начисто

выбелил и тропинку и дорогу, на которую Василь выбрался, - лозняк по обеим

сторонам ее темнел необычайно отчетливо. Тут ветра не было, стало теплее.

Вокруг царили тишина и чистота, прелесть первых зазимков, которые особенно

волнуют и радуют. Василь поддавался власти этой красоты: недоверчивое,

настороженное сердце все больше и больше наполнялось счастьем. Ганна,

мать, Гуз, стога - все было в этом счастье.

Когда приблизился к Ганниному двору, замедлил шаг, гулко забилось

сердце: вон та изгородь, те груши! В хате светились окна - сквозь стекла

увидел мачеху возле печи и Хведьку, который копался на лавке. Ганны не

было.

"Видно, к девкам пошла..."

Оторвавшись от окна, зашагал в деревню. Еще почти всюду светились

желтые мигающие огоньки - отсветы лучин.

Среди них - особенно близкий, родной - выделил он огонек своей хаты.

Горит лучина, - значит, мать дома, не спит.

Может, думает о лем, печалится и не знает, что он возле родного

порога... Василь уже был почти возле своей хаты, когда услышал впереди

Ганнин голос, легкое шуршание шагов.

Он заспешил было к ней, но тотчас же увидел: она не одна. Издали,

сквозь сумерки, почувствовал, кто рядом с ней.

Еще ни о чем не думая, поспешно отступил к осокорю, спрятался за него,

стал растерянно наблюдать за Ганной и Евхимом. Это было так неожиданно для

его недавней радостной беззаботности.

Они шли по другой стороне улицы. Шли врозь, не очень близко один к

другому. Евхим даже не держал ее за руку, шли как обычные знакомые. И все

же Василя обожгла горячая ревность, жгучая обида: она идет с его

соперником, его недругом, в такой день, когда он так рвался к ней. Она так

встречает его!

Евхим и Ганна приближались. Ганна шла, опустив голову, - то ли прятала

лицо от мороза, то ли просто смотрела на дорогу, на снег. Евхим ступал

развалисто, засунув руки в карманы поддевки, изредка сбивая носком сапога

мерзлые комья земли. В темноте красным глазком светилась цигарка.

Даже в том, как Ганна шла, равнодушная ко всему и, казалось, также и к