Люди среди людей

Хавкин кое-как убрал комнату и присел на стул. В пять часов… Что с ним будет к пяти часам? Может быть, все-таки написать в Россию? Он знает: Генриетта любит его больше, чем других братьев. После смерти отца она самый близкий по крови человек. Близкий и бесконечно далекий. Как и остальные родственники, Генриетта убеждена, что он сумасшедший. Все братья люди как люди: комиссионеры, адвокаты, врачи. Есть даже художник. А он носится по фантастическим странам, как циркач, ходит по канату над пропастью: чума ему нужна, холера. Однажды Владимир попытался открыть сестре свои взгляды. Было такое настроение. Потом в ответ царапающим почерком она стыдила его: чем говорить глупости, лучше сообщил бы, сколько получает жалованья за все эти штуки… Жалованье… Нет, лучше не надо никаких писем. Он напишет ей потом когда-нибудь, когда все останется позади. А сейчас нельзя давать себе волю. Иначе не стряхнешь, не сбросишь паутины тягостных, душных мыслей. Через четверть часа Сюрвайер и Девис ждут его в колледже. Пусть Гупта несет туда препарат, а он на несколько минут забежит к Мэри. И все.

В дверь постучали.

Хитрая рожа Гупты (будто он только и ждал, когда о нем вспомнят) просунулась в щель:

- Мисс Сюрвайер, сэр.

Этот порядок - держать дверь на запоре и впускать посторонних только после доклада - Хавкин ввел сам. Нельзя превращать в проходной двор помещение, где в каждой пробирке - сотни смертельных доз чумного яда. Но писец сообщил о приходе Мэри с такой многозначительной ухмылкой, что Хавкин на миг пожалел о своем распоряжении. Совсем не так хотелось ему встретить девушку, впервые вступающую в его жилье. Но Мэри то ли не обратила внимания на необычный прием, то ли захотела скрыть свое смущение, потому что защебетала прямо с порога:

- Вы не очень-то деликатны, сэр. Я жду обещанных мне пяти минут уже больше получаса. Не стыдно вам?

Хавкин церемонно подал стул. Опять это наваждение: девочка и девушка в одном лице. Как и полагается выходящей на улицу молодой леди из приличного дома, на Мэри шляпка и длинная кружевная мантилья, которые прибавляют ей добрый десяток лет. О, в смысле туалетов она безукоризненна! Но на собственном лице ей никак не удается навести порядок: дружелюбная улыбка начисто сметает то притворно равнодушное и капризное выражение, с каким «полагается» вести светскую беседу.

- Папа говорил, что вы скверно устроились, а мне здесь очень нравится. Только ужасно, когда кругом секреты и все окружено тайной.

В голосе Мэри послышались нервные нотки.

- Ну скажите хоть раз правду, таинственный незнакомец, что вы тут скрываете?

Хавкин насторожился. О чем это она? Дурачится или до Сюрвайера уже дошла история раненого индийца?

- Право же, Мэри, от вас у меня нет никаких тайн…

Он произнес это просто так, чтобы как-нибудь ответить. Кто мог подумать, что его слова придадут разговору столь резкий характер. Мэри, маленькая беззаботная Мэри, вдруг поднялась со своего места и, глядя ему прямо в лицо, шагнула вперед. Безмятежной улыбки как не бывало.

- У вас нет от меня секретов, мистер Хавкин? А то, что через десять минут вы отправляетесь заражать себя чумой, - не секрет? Может быть, вы скажете, что я ошибаюсь и папа не ждет вас сейчас в колледже, для того чтобы…

Очень ясные, стального цвета глаза какое-то мгновение глядят на него с жестоким укором и вдруг начинают туманиться. В них быстро-быстро набегает влага, прозрачный вал замирает, колеблется, дрожит. И вот уже среди комнаты, уронив на пол шляпу и мантилью, сидит обыкновенная девчонка, не успевающая утирать платком бегущие в три ручья слезы.

- Мэри… Это только опыт. - Он мучительно ищет успокаивающих слов. Не читать же девочке лекцию о том, что испытание противочумной вакцины на человеке, пусть даже первое в мире, все-таки существенно отличается от заражения чумой.

Но Мэри не хочет слушать:

- Вы обманщик, мистер Хавкин, противный обманщик… Вы собирались погибнуть, даже не попрощавшись со мной…

Хавкин прислушался. Ему больше не хочется утешать ее. Он стоит рядом со стулом, на котором, согнувшись, горько, безудержно рыдает девушка, и с наслаждением ловит милые, смешные, бессмысленные слова.

- Я совсем не нужна вам. Вы нарочно мне все говорили…

- Что - всё? - Несуразные обвинения звучат как долгожданное признание - признание, о котором он не смел даже мечтать, в которое упорно не верил. Пусть это жестоко, но он рад, да, рад прорвавшемуся потоку горя. Значит, и впрямь он ей нужен, немолодой уже человек из чужой страны, бедняк, занятый странным и опасным делом… Мэри, Мэри… Старик Сюрвай-ер действительно ждет его в кабинете Девиса, чтобы загнать в бок десять кубиков чумного яда. Но в этом нет ничего ужасного. Риск? Но разве сама она не рискует каждый день в своем госпитале? А десятки врачей, местных и приезжих? Рисковать - это ведь совсем не значит думать о смерти. Жить! Конечно, жить!

Мэри продолжает плакать. Она уже не в силах говорить, а только всхлипывает, как ребенок, мучительно, безутешно.