Люди удачи

Комната отдыха напоминает Махмуду биржу труда: люди бродят по застланному обесцвеченным линолеумом полу, шаркая ногами, ищут место, где присесть, или стоят без дела. Врач заверил, что его пребывание среди заключенных не представляет никакого риска для его детей, поэтому он выбрался из своей затхлой и унылой камеры. Его колени потрескивают и ноют, пока он вышагивает по ярко освещенной комнате. С неловкой улыбкой он видит, как его меряют взглядами, как тестостерон заряжает глаза окружающих электричеством. Во всем помещении цветной только один, если не считать самого Махмуда, – склонил голову над сложной головоломкой, и Махмуд инстинктивно направляется к нему. Это старый выходец из Западной Африки, с двумя короткими шрамами на лбу и высокими острыми скулами. Он не поднимает головы, пока Махмуд ставит рядом свободный металлический стул, только что-то бормочет, медленно передвигая по столу детали головоломки.

– Помочь тебе? – спрашивает Махмуд, замечая седые завитки в волосах незнакомца и его дрожащие руки.

Молчание.

– Вот возьми эту, она сюда встанет… – Махмуд пытается пристроить деревянную деталь в промежуток между деревом и небом.

– Отвали, парень! Просто отвали! – Незнакомец колотит ладонью по столу, пока от собранной части картинки не остается кучка деталей, похожих на гальку.

– Что, нарвался? – хмыкает белобрысый коротышка, сидящий за ними. – Лучше не лезь к дяде Самсону с его головоломкой, это же труд всей его жизни.

Махмуд встает, смущенный тем, что подошел прямиком к безумцу.

– Двигай стул сюда, приятель. Он не прочь побыть один.

Приняв приглашение, Махмуд перемещается за стол англичанина. На нем разложены доска и шашки.

– Арчи Лоусон, эсквайр. – Англичанин протягивает тонкую бледную руку.

– Маттан, Махмуд, – отвечает он и обменивается с новым знакомым крепким рукопожатием.

– Ты, значит, местный?

– Нет. Да. Живу в Адамсдауне.

– Совсем рядом, рукой подать. А я так из дальних, очень дальних краев. О моем рождении возвестили колокола Сент-Мэри-ле-Боу.

– Лондонец?

– Сразу угадал. Кокни по рождению и натуре.

– Я жил в Лондоне в прошлом году, в Ист-Энде. Трафальгарская площадь, Пикадилли – слишком суматошно для меня.

– Старина, мне тоже осточертел Большой Дым, и хотя Сэмюэл Джонсон говорил: «Если устал от Лондона, значит, устал от жизни», но я им сыт вот покуда. – Он чиркает ребром ладони по своей шее, продолжая расставлять шашки аккуратными рядами по обе стороны доски. – А сейчас у меня королевское турне по тюрьмам ее величества, я мог бы путеводитель по ним написать, только попроси. Харчи в Пентонвилле оставляют желать много лучшего, полы лизать – и то будет вкуснее, а уж спортивные снаряды! Полное безобразие, да, безобразие.

Махмуд усмехается, но его собеседник говорит так быстро и на разные голоса, так что он с трудом улавливает смысл.

– Тюремная еда не еда, – наконец соглашается он.

– А тебя за что?

– Ни за что. Закрыли меня здесь ни за что.

– Зря жалуешься, тебе днем хотя бы чай с кексом дают.

Под рукавом белой рубашки Арчи Махмуд видит у него на руке грубую повязку.

– Играть умеешь? – спрашивает Арчи, указывая подбородком на доску.

– Само собой, в море все играют в шашки.

– Ну, тогда не будем тянуть резину.

– Сколько всего у меня в руках?

– Два и шесть.

– Правильно, а сейчас? – Врач поворачивает сжатые кулаки, быстро разжимает и снова сжимает пальцы, так что на ладони успевает сверкнуть горстка золотых, серебряных и медных монеток.

– Один флорин, трехпенсовик и два фартинга.

– Ваша память в самом деле поразительна, мистер Маттан.

– У всех в моем народе такая, я же говорил, мы у себя в стране держим лавку, так вот считать деньги я учусь раньше, чем еще что-нибудь.

В игры на запоминание они играют последние десять минут; проводить время таким образом забавно, но от этого возникшее у него чувство, что он регрессирует, только усиливается. От головоломок, книжек с картинками, настольных игр и тестов врача ему кажется, что он вернулся в детство, и самым ярким моментом за весь день становятся четыре часа дня, когда кухонные работники привозят тележку с совершенно одинаковыми ломтями кекса. Бисквитного с джемом, фруктового, с орехами и пряностями, овсяного – ему все равно, что привезли, он жаждет только ощутить, как тает на языке сахар, отчасти избавляя его от сального и мясного послевкусия тюремных обедов.

– Как вы оцениваете рассмотрение вашего дела? – спрашивает врач, составляя монеты в столбики на койке.

– Со своим барристером я все еще не вижусь, – Махмуд садится глубже на койку, прислоняется спиной к холодной кирпичной стене, – а слушания все ближе. Ему платят мои соотечественники, мне-то никакой паршивый законный представитель не нужен. Начинаются слушания, и вся эта история идет к концу, я выхожу на улицу свободным человеком.

– Вы настроены оптимистично.