Люди в темные времена

Для начала я должна привести несколько – очень немного – биографических фактов. Нам незачем вдаваться в личную жизнь Брехта, относительно которой он был сдержаннее – менее словоохотлив, – чем любой другой писатель двадцатого века (а сдержанность, как мы увидим, была одним из его достоинств, многих достоинств), но именно поэтому мы обязаны обратить внимание на редкие биографические намеки в его стихах. Брехт, родившийся в 1898 году, принадлежал к поколению, которое можно назвать первым из трех «потерянных». Люди его поколения, вступившие в мир в траншеях и на полях сражений Первой мировой войны, изобрели или присвоили этот термин, чувствуя, что стали непригодными для нормальной жизни; нормальность оказалась бы предательством того ужаса и того товарищества посреди ужаса, которые превратили их в мужчин, и, чтобы не предавать то, что несомненнее всего было их собственностью, они предпочли стать потерянными – как для мира, так и для самих себя. Эта позиция, общая для ветеранов всех стран, превратилась в своего рода духовную атмосферу, когда за ними последовали еще два таких же «потерянных» поколения: первое, родившееся лет десять спустя (в девятисотые годы), узнало – из довольно убедительных уроков инфляции, массовой безработицы и революционных беспорядков – непрочность всего, что еще уцелело в Европе после четырех лет бойни; следующее, родившееся спустя еще десяток лет (в десятые годы), для вступления в мир получило на выбор нацистские концлагеря, испанскую гражданскую войну или московские процессы. Три эти группы, годов рождения приблизительно 1890–1920-х, были достаточно близки по возрасту, чтобы во время Второй мировой войны образовать единую группу – как солдаты или как эмигранты и изгнанники, как участники движения Сопротивления, или как узники концлагерей и лагерей смерти, или как гражданские лица под ливнем бомб, те жители разрушенных городов, о которых Брехт за несколько десятилетий перед тем сказал в стихотворении:

Мы жили, легкое поколение

В домах, считавшихся крепостями
Мы возвели башни Манхэттена
И тоненькие антенны, развлекающие

Атлантический океан.
От наших городов останется то, что сквозь

них проходило, – ветер!
Дом радует гостя: гость его покидает.
Мы знаем, что мы мимолетны

И после нас не настанет ничто, о чем стоило бы говорить.

Это стихотворение из «Учебника благочестия» – «О бедном Б. Б.» – единственное, которое он посвятил теме потерянных поколений. Название, разумеется, ироническое; в заключительных строках он говорит, что «в грядущих землетрясениях, надеюсь, моя сигара не догорит в горечи», и это в каком-то смысле вообще характерно для его позиции – он, так сказать, переворачивает ситуацию: потеряно не только это невесомое племя, но и мир, который должен был их приютить. Никогда не думавший в категориях жалости к себе – даже в самом высшем смысле, – Брехт представлял довольно одинокую фигуру среди всех своих современников. Называя себя потерянными, они смотрели и на эпоху, и на себя глазами девятнадцатого века; им было отказано, говоря словами Фридриха Геббеля, в «die ruhige reine Entwicklung» (в спокойном, чистом раскрытии всех способностей) – и они ответили ожесточенностью. Негодуя на то, что мир не предоставил им безопасного крова для индивидуального развития, они начали создавать специфическую литературу – главным образом романы, в мире которых ничто не имеет значения, кроме психологических отклонений, социальных мук, личного отчаяния и общей разочарованности. Это не нигилизм; более того – назвать этих писателей нигилистами значило бы сделать им совершенно незаслуженный комплимент. Они не забирались достаточно глубоко – они были слишком сосредоточены на себе, – чтобы увидеть реальные проблемы; они помнили всё и забыли всё существенное. В еще одном стихотворении из «Учебника благочестия» есть две почти случайные строки, в которых Брехт выразил свое отношение к вопросу о том, как относиться к воспоминаниям молодости:

Hat er sein ganze Jugend, nur nicht ihre Träume vergessen
Lange das Dach, nie den Himmel, der drüber war[223]

.