Люди в темные времена

Очевидно, что в основе этой оценки смерти и убийства лежит убеждение, что худшее, что человек способен сделать с человеком, – это умерщвление и потому невозможно более жестокое наказание, чем смертная казнь[90] (и эта же оценка образует конкретную основу для границы абсолюта в двух посмертных главах «Политики»). Такая оценка смерти и убийства предполагает ограниченность опыта, свойственную не только Броху, но всему его поколению. Для военного поколения и для философии двадцатых годов в Германии характерно, что опыт смерти приобрел небывалое философское достоинство – достоинство, которым он до того обладал лишь однажды, а именно в политической философии Гоббса, и то лишь по видимости, так как хотя страх (Angst) смерти и играет у Гоббса центральную роль, но речь здесь идет ни в коей мере не о страхе неизбежности, а о боязни (Furcht) «насильственной смерти». Несмотря на то, что в основе военного опыта лежала, несомненно, боязнь насильственной смерти, но характерно для военного поколения было именно перетолкование этой боязни в боязнь смерти как таковой и, соответственно, превращение этой боязни – в повод для выявления намного более общего и намного более центрального феномена страха Но как бы ни обстояло дело с философским достоинством опыта смерти, ясно, что Брох оставался привязан опытному горизонту своего поколения, и самое главное, что этот опытный горизонт оказался прорван в том поколении, для которого решающим опытом стала не война, а тоталитарная власть. Ибо сегодня мы знаем, что убийство – далеко не самое худшее, что может сделать человек с человеком, и что, с другой стороны, смерть – отнюдь не то, чего человек боится сильнее всего. Смерть не есть «суть (Inbegriff) всего страшного», и смертную казнь, к сожалению, ужесточить очень просто, так что тезис «Не будь смерти, на земле не было бы страха»[91] нужно видоизменить не только в том отношении, что наряду со смертью есть невыносимая боль, но и что эту невыносимую боль человек в принципе не смог бы вынести, не будь смерти. Именно в этом заключается страшность вечных адских мук, которые человек никогда бы не придумал, если бы страх перед ними не был больше, чем страх перед вечной смертью. Возможно, в свете нашего опыта было бы своевременно открыть философское достоинство боли, на которую сегодня современная философия смотрит с тем же тайным презрением, с каким тридцать или сорок лет назад смотрела академическая философия на опыт смерти.

Но внутри своего опытного горизонта Брох сделал из опыта смерти самые радикальные выводы. Правда, не в ранней теории ценности, в которой смерть выступает лишь как summum malum или, предвосхищая земной абсолют, как абсолютная метафизическая реальность – нет «феномена, который по своему жизненному содержанию был бы более оторван от земли и более метафизичен, чем смерть»[92], – а в теории познания, согласно которой «всякое истинное познание обращено к смерти»[93], а не к миру, так что ценность познания, как и всякого человеческого действия (Handeln), следует мерить по тому, служит ли оно и в какой степени преодолению смерти. Наконец он пришел к абсолютному первенству познания, с чего начинается последний период его творчества. Он сформулировал этот принцип уже в первых набросках к «Психологии масс»: «Тот, кому удалось познать всё, уничтожил время, а значит – и смерть».

III. Теория познания