Люди в темные времена

Эта фундаментальная оценка жизни и смерти – не только целиком сохраняющаяся константа от первых до последних произведений Броха, но она образует и ось, вокруг которой вращаются вся его публицистика, философия искусства, эпистемология, этика и политика. Благодаря ей в течение самого долгого периода своей жизни он стоял очень близко к христианству – без всякого догматизма или связи с церковью; ведь умирающему миру античности именно христианство принесло «благую весть» о преодолении смерти. Что бы изначально ни означала проповедь Иисуса из Назарета, как бы изначально ни толковало его слова раннее христианство, в языческом мире эта весть могла значить лишь одно: ваша тревога за мир, который вы считали вечным и ради которого мирились со смертью, оправданна – мир действительно погибнет, и гибель его гораздо ближе, чем вы думаете; зато у вас сохранится то, что вы всегда считали самым бренным, – человеческая жизнь в ее индивидуальной, персональной особости; мир умрет, но вы будете жить. Значение, которая эта «благая весть», видимо, имела для стоявшего под угрозой смерти античного мира, Брох, обостренным в писательстве слухом, снова в ней расслышал в умирающем мире двадцатого века. То, что он однажды назвал «преступлением» Ренессанса и что он регулярно диагностировал как собственно смертоносную сторону процесса секуляризации, «потрясения прочной католической картины мира»[87], – это принесение человеческой жизни в жертву миру, то есть чему-то земному, во всяком случае – обреченному смерти, в Новое время. Под принесением в жертву человеческой жизни он понимал утрату абсолютной уверенности в вечности жизни как таковой.

Для понимания поздних сочинений Броха эта его оценка христианства и секуляризации уже не важна. Но весьма важна и даже необходима для понимания самых абстрактных и, по видимости (но лишь по видимости), самых специальных аргументов Броха его изначальная оценка жизни и смерти. Всю свою жизнь он твердо верил, что смерть – это «абсолютная не-ценность», что мы, только «исходя из негативного полюса, исходя из смерти, узнаем… что означает „ценность“: она означает преодоление смерти, точнее – спасительную иллюзию, устраняющую сознание смерти»[88]. И здесь неуместно будет напрашивающееся возражение, будто перед нами – всего лишь новая вариация так сильно повлиявшего на историю западной морали смешения морального зла (Böse) и физического зла (Übel), смешения summum malum[89] и радикального морального зла; напротив, для Броха именно глубинное тождество того и другого гарантирует существование абсолютной этической нормы. Так как мы знаем, что смерть есть абсолютное физическое зло, summum malum, то мы можем сказать, что убийство есть абсолютное моральное зло. Если бы моральное зло не было связано с физическим, то не было бы совершенно никакого критерия, чтобы его (моральное зло) измерить.