Людмила

Пестрая праздная толпа валила по центральной улице города от Колоннады к Абасу. Эта маленькая, находившаяся в самом центре и в самом низу, если не считать набережной, площадь так и не получила никакого официального названия, хотя как Абас постоянно упоминалась в гальтской газете еще во времена моего детства. Строго говоря, ее и нельзя было назвать площадью. Скорей, это был широкий перекресток неправильной формы и даже с закоулками. Он был образован четырьмя расположенными под разными углами улицами, так что ни одна из них не являлась продолжением другой. Одна улица (бывшая Старонемецкая, а с двадцатых годов Краснофлотский проспект), почти не спускаясь, вела к набережной; от того места, где я стоял, расходясь под довольно острым углом, поднимались в гору одна круче другой две улицы — налево Оборонная и направо к вокзалу Партизанский проспект; передо мной, через площадь, начинался широкий и горизонтальный бульвар, бывший проспект Сталина, переименованный в проспект Мира. Поднявшись по деревянным ступенькам к устроенному в полуциркульной каменной нише в ограничивающей гору стене киоску, я выпил из тонкого, высокого стакана ледяной и на диво вкусной воды с сиропом «крем-сода», которую (здесь ничего не изменилось) мужчина-продавец перед тем, как подать, помешал длинной, витой, серебряной ложечкой, и, спустившись назад, пересек площадь и пошел вдоль по бульвару. Собственно, это был не в точном смысле бульвар: длинный ряд невероятно пышных цветочных клумб, протянувшийся посреди проспекта. Слева и справа вдоль тротуаров до самого завода «Минрозлив», создавая впечатление бесконечности, уходили в перспективу пирамидальные тополя, за ними и еще за рядами подстриженных кустов покойно на высоких каменных цоколях расположились золотистые с широкими лестницами и террасами построенные в начале века особняки. Я шел не спеша посередине проспекта, вдоль цветника, время от времени прерывавшегося для перехода или разворота случайно оказавшегося здесь автомобиля, движение которых в этом месте не запрещалось, но во все времена из-за не желавших смириться и ходить по тротуарам курортников было ленивым и медлительным. Здесь, на одной из таких площадок, той, на которой когда-то был памятник Сталину, стоял красный «жигуль» с открытыми дверцами. Какой-то самодовольный тип в розовой рубашке сидел, развалясь, за рулем и нагло, как на свою собственность, смотрел на проходящих женщин через портрет Сталина, приклеенный к стеклу автомобиля изнутри. Мой плевок пришелся точно в усатую харю. Лакей (или бармен, кто он там был) дернулся и даже высунул было ногу в разноцветном ботинке, но я улыбнулся ему, и, может быть, моя улыбка показалась ему чуть-чуть жестковатой. Во всяком случае, он убрал ногу вместе со своим шикарным ботинком и даже ничего не сказал, даже не пробурчал про себя, только поморгал рыжеватыми ресницами на никаком лице. Я захлопнул дверцу, как книжку и пошел дальше. Мне было хорошо физически и морально — я потянулся. Солнце стояло в зените, но не так, как в Ленинграде, и я чувствовал, что родина начинает возвращаться ко мне. «Нет, Гальт, — подумал я, — если я еще не встретил своих сограждан, не думай, что я хоть что-нибудь забыл». Нет, не забыл, а если б забыл, то он бы напомнил обо всем через несколько десятков шагов. Там, где проспект завершался обширной площадью, на полукруге у завода «Минрозлив» я увидел массивную железобетонную стелу, украшенную поверху огромными гнутыми из металла и выкрашенными серебряной краской буквами:

ЛУЧШИЕ ЛЮДИ РАЙОНА

Я сразу узнал эту широкую, плоскую морду с холодной жадностью в глазах, лицо человека, лишенного сомнений, лишенного переживаний, лишенного даже всяких желаний, кроме желания давить. Под этим портретом было написано:

Околелов Феликс Алексеевич. Майор милиции, начальник отдела по борьбе с особо опасными преступлениями.

Солнце стояло в зените, а Кипила находился в верхнем ряду, но, клянусь, моя тень на мгновение упала на стелу и, достигнув верхнего ряда, накрыла его плоскую морду.

Я отошел от стелы, сунул руки в карманы и постоял так. Потом Краснодонским проспектом я поднялся к вокзалу, оттуда, перейдя привокзальную площадь, оказался на Партизанском, по лестнице поднялся на идущую над улицей террасу, там, где-то слева, и правда, мелькнуло уже существующее летнее кафе. Еще лестница, потом вверх по тропинке, дальше, то узкими, в один камень лесенками, то опять тропинками, то просто по крутому склону, цепляясь за кусты и даже карабкаясь, я взобрался на вершину горы и отдышался. Справа от меня и довольно далеко был виден санаторий, бывший «Всекопромсоветкасс», а здесь... Здесь мы когда-то с Прокофьевым прогуливали уроки и мечтали о том, как когда-нибудь, может быть, теперь... Внизу со всех сторон, с гор город стекался пестрыми улицами к невидимому за деревьями и домами Абасу. Я снова был в Гальте. Я сложил ладони у рта, и отсюда, отражаясь от склонов, разнесся над городом мой протяжный и гортанный тарзаний крик.

4