Людмила

От купанья и прогулки по крутым гальтским подъемам мышцы немного ныли, но это было даже приятно. Я прошел в ванную, принял холодный душ, переоделся. Налил себе еще стакан не слишком холодной, но все же пузырящейся воды. Подумал о Прокофьеве, который сидел сейчас на вершине горы, над пещерами, одна из которых хранила или уже не хранила нашу детскую тайну. Это, в принципе, не важно. Он сидел, обняв руками колени, и смотрел на спускающийся амфитеатром к заливу, утопающий в зелени город. Сидел в позе врубелева демона, но эта поза не вызвала у меня улыбки. Внизу, огибая обрыв с прячущимися в нем пещерами, уходила каменистая дорога, «кремнистый путь», на Учкен, большое село, населенное возвращенным после смерти Отца Народов народом. Воинственный народ, досаждавший всем своим соседям, неудобный народ, но он всегда здесь жил. Их изгнали отсюда, сбросили с гор в сорок третьем году, обвинив в сотрудничестве с гитлеровцами во время войны. Те, кто наблюдал картину изгнания, рассказывали, что женщин и детей, и дряхлых стариков с узлами и чемоданами и иногда парой овец на машину по нескольку семей грузили в подъезжавший тут же «студебеккер», и колонны открытых грузовиков отправлялись от первой колонии в сторону Шастова, а дальше их везли в битком набитых товарных вагонах с пересадками в Казахстан. Рассказывали также, что их предводитель в первый день оккупации передал немецкому коменданту подарки для Гитлера: дамасскую шашку на чеканном серебряном блюде и белого арабского жеребца в драгоценной сбруе, а заодно попросил разрешения в три дня и три ночи вырезать русское население города, но это комендант не позволил. Не знаю, правда ли это: официально никто таких обвинений не выдвигал, может быть, горожане для оправдания жестокости властей и своего успокоения ради просто придумывали всякие ужасы. Впрочем, все это могло быть и правдой. Во всяком случае, когда в пятьдесят шестом году они стали возвращаться, жизнь в городе на некоторое время стала неспокойной.

Не знаю, кто населял это место в промежутке до пятьдесят шестого года, но кто-то там жил в течение этих тринадцати лет и кто-то пас там овец, потому что, я помню, по воскресеньям сестры Шумахер отправлялись в Учкен на большой воскресный базар покупать тонкую, пряденную шерсть, для модных тогда ажурных, почти кружевных платков, которые они вязали для отдыхавших в Гальте с мужьями офицерских жен. И кто-то еще выращивал в учкенских окрестностях мак, его тоже продавали там, на базаре. Иногда отец привозил оттуда букетик этих звонких коробочек, и потом они всю зиму пылились в высокой стеклянной вазочке, под портретом Вагнера на пианино.

Я, конечно, тогда ничего не мог знать о наркотических свойствах мака, но, как оказалось, многие держали дома настойку как средство от зубной боли.

Худощавая женщина, закутанная в бурый пуховый платок, держась за беленую стену, двигалась вдоль двора. Она остановилась и присела на корточки между стенкой и Майоровым мотоциклом «цундап». У нее были коричневые круги вокруг глаз, но в самих глазах не было никакого выражения, как у слепых. Я понял, что с женщиной что-то не так. Прибежали взрослые, захлопотали, тетя Катя Суворова стала стучаться к майору: у него единственного в нашем дворе был телефон. Вечером мама сказала вернувшемуся отцу, что Прокофьева отравилась маковой настойкой. Отец сказал, что, конечно, ей очень тяжело. Тогда у меня это не вызвало никаких вопросов, и самоубийство казалось мне таким же естественным исходом, как смерть от болезни (ведь Маяковский же покончил с собой), а маковая настойка — откуда она бралась... Я просто не думал об этом. Да, мак покупали там же, в Учкене. Может быть, он есть там и сейчас, хотя с тех пор, наверное, правила сильно ужесточились. Я подумал, что, к сожалению, очень мало знаю об этом — почти ничего. Подумал, что надо будет расспросить о производственном процессе директора завода: узнать, как из мака приготовляется опиум. Если в Учкене по прежнему выращивают мак, хотя бы и в небольших количествах, то, может быть кто-то мог доставать там сырец и тайно перерабатывать его здесь, на заводе. Что же касается Кипилы, то он очевидно врет. Ведь я знаю, что показал Бенефистов по поводу найденных у него дома журналов. После таких показаний они просто обязаны были возбудить против него уголовное дело. О распространении порнографии. Статья двести двадцать восьмая. Не могли доказать участие в этом деле Полкового, то, что желтый чемоданчик с журналами принадлежал ему? Ну и что? Причем здесь Полковой? У Бенефистова нашли партию одинаковых порножурналов. Бенефистов продал журнал глухонемому. Срок до трех лет. Нет, Кипила по какой-то причине не хочет сажать Бенефистова. Я вспомнил «лучших людей района», вспомнил свой тарзаний крик. Разве не за этим я приехал сюда?

Прокофьев сидел в одиночестве где-то там, на горе, на Верхнем Седле. Я подумал, что нам с ним надо бы взять пару бутылок дешевого портвейна, найти тот овраг и напиться. Подумал, что не стоит этого делать.

13