Людмила

— Конечно, — сказал я, — лично вы могли и не знать Сурепко. Вы даже могли предпочесть не знать его, но в Стокгольме он имел дело с вашим контрагентом Людмилой Бьоррен.

Доктор презрительно улыбнулся.

— Прокололись, — сказал он. — Людмила Бьоррен — миф. Это моя собственная выдумка. Точнее, это мое собственное произведение, мой первый эксперимент. Это я внушил ей, что она модель порнографического журнала. Сначала она работала у меня во время академического отпуска, потом лечилась, а если начистоту, я просто спас ее от уголовной ответственности за шпионаж.

Что-то не понравилось мне в этой его внезапной откровенности. Что-то как будто переменилось в наших отношениях, но я не понял, что. «Что это? — подумал я. — Он как будто сам шьет себе дело. Зачем?»

Я встал.

— Достаточно, — сказал я, — достаточно, чтобы вас арестовать.

— Арестова-ать? — удивленно протянул доктор. — Боже мой! Еще один. Видно, такова уж атмосфера этого дома, что люди здесь сходят с ума. Вы — собираетесь меня арестовать? Человек, который утратил способность идентифицировать свою собственную личность, человек, который называет себя чужим именем... Боже мой, Прокофьев! Такой талантливый юрист! Прокофьев, неужели я и вас потерял?

Я улыбнулся. Я подумал, что моя улыбка, пожалуй чуть-чуть жестковата. Я чувствовал себя уверенно. Наган округлой плотью барабана упирался мне в позвоночник. Он пришел в движение и стал упираться стволом.

— Стоять спокойно! — услышал я негромкий приветливый голос.

За спиной доктора открылась дверь — я всегда удивлялся, зачем она там. Сейчас я перестал удивляться, потому что оттуда появился ухмыляющийся «горилла». Он подошел и, соединив мои руки, защелкнул на них стальные браслеты. Прокофьев с револьвером в руке появился из-за моей спины, и я понял, что чуть-чуть жестковатой улыбкой улыбался не я.

5

Мне не понадобилось много времени, чтобы прийти в себя. Просто потому, что я не был удивлен. Мне следовало бы быть осторожней, только и всего. Я еще не начал проклинать себя за неосмотрительность: я рассчитывал, что на это у меня всегда найдется время. Я только усмехнулся, вспомнив, что обычно чувствовал себя очень уверенно перед тем, как попасть впросак, будь то банановая кожура или что другое. Пока я наблюдал за моими оппонентами, понимая, что диалог теперь будет зависеть от них, и ждал вопросов.

Прокофьев подошел к столу и присел на его край так, чтобы не заслонять все еще сидевшего доктора. Он положил револьвер на стол и жестковатая улыбка исчезла с его лица, а взгляд стал задумчивым и грустным.

— Ну что ж, — сказал он, — Сократ мне друг, но истина дороже.

«Истина, искание истины чего-нибудь да стоит, — забормотал я, — но когда человек... и так далее и тому подобное...»

— Вот именно, — сказал Прокофьев, — слишком по-человечески. Ты искал истины, чтобы делать добро.

— Все хотят делать добро, — сказал доктор. — Я тоже люблю делать добро, но не вопреки истине. Я возвращаю людям сознание, возвращаю истину. Я считаю, что делаю добро, — доктор взял новый «данхилл» и закурил. — И я беру не слишком высокую плату за это добро. Когда-то я спросил Тетерина, что, по его мнению, будет с его картинами после его смерти. И знаете, что он ответил мне? Он высказал уверенность в том, что девяносто процентов из них попадет на помойку. Вот так, — доктор усмехнулся. — Что было бы с ним на Западе? Сейчас он продавал бы свою живопись за бесценок, и на нем наживались бы какие-нибудь беспринципные галерейщики. Да и не слишком бы наживались, потому что на все нужна мода. И очень скоро он бы умер от наркотиков, а спустя какое-то время после его смерти, те из его картин, которые к тому времени еще уцелели, стали бы собирать по всему свету, и на него росли бы цены, и опять на нем наживались бы галерейщики, только все круче и круче, как это случилось с Ван Гогом, с Модильяни и с другими, а те девяносто процентов все равно попали бы на помойку. А здесь его работы собраны практически в одном месте. Они в отличном состоянии и ждут своего времени.

— Как Филонов? — сказал я. — Он тоже ждет своего времени. Все еще ждет.

— Вы знаете Филонова? — сказал доктор с таким удивлением, как будто в его присутствии заговорила обезьяна.

— Понаслышке, — сказал я. — Ведь его работы тоже собраны в одном месте. Они тоже, наверное, в отличном состоянии и ждут своего времени. Когда кто-то назначит.

— Не я, — сказал доктор. — Надеюсь, в этом вы меня не станете обвинять. Однако рано или поздно моя скромная коллекция пополнит Русский Музей — ведь я не вечен.

— А как же с Тороповым? — сказал я. — С Тороповым, с порножурналом... Это тоже истина? Или это только добро?

— Что вы можете знать о Торопове? — сказал доктор. — И что вы можете знать о моих методах лечения. Ваш Торопов сексуальный маньяк, и мистификация с журналом составляла часть разработанного мною курса лечения. Разработанного специально для него.

— А он просил вас об этом?

— Нет, — сказал доктор, — но рано или поздно это закончилось бы трагедией для него. Он стал бы насильником и неизвестно кем еще. Может быть, убийцей, и...