Людовик XIV и его век. Часть вторая

Мирный договор, заключенный в Ахене, приблизил границы Франции к Голландии, и Голландия с определенным беспокойством взирала на успехи такого опасного соседа, каким был Людовик XIV. И у нее были причины беспокоиться, поскольку французский король искал лишь предлога, чтобы обойтись как с врагом со своим прежним союзником. Эта искусственная земля, отвоеванная у болот и песчаных наносов; этот флот, настолько огромный, что в портах Индии на двадцать голландских кораблей приходился лишь один французский; эти корабельные верфи, тянувшиеся от одного конца Зюйдер-Зедо другого, чересчур сильно искушали короля, чтобы Людовик XIV, по натуре своей питавший огромную слабость к богатствам такого рода, мог устоять перед подобным искушением.

С другой стороны, вес, который приобрели голландцы благодаря своему вмешательству в борьбу между Францией и Испанией, давал им преувеличенное представление о своих силах. Их печатные станки выпускали в свет по пять-шесть памфлетов в месяц, из которых по крайней мере два-три были направлены против Франции. В одном из памфлетов говорилось, что это голландцам Европа обязана миром и что Людовик XIV был бы побежден, если бы Голландия не пришла ему на помощь, побудив к немедленному подписанию мирного договора. В Гааге и Амстердаме открыто чеканились медали, на которых величие французского короля не всегда чтилось. На одной из них было изображено бледное и неприметное солнце, сопровождаемое надписью «In conspectu тео steti sol».[35] А ведь это солнце «nec pluribus impar», то есть первенствующее над всеми, это солнце, которому предстояло набирать силы, по мере того как оно поднималось в небе, это солнце было гербом, выражающим имя его владельца, явным символом великого короля. Таким образом, оскорбление было не только очевидное, но и прямое.

В обычных обстоятельствах все подобные обиды были слишком мелкими и ничтожными, для того чтобы служить поводом для объявления войны, но в исключительных обстоятельствах, когда такие поводы искали, ничего другого и не требовалось. Решение о войне, заранее принятое в голове Людовика XIV, вскоре было принято и в королевском совете.

Первая мера предосторожности, которую следовало принять в подобном случае, состояла в том, чтобы заручиться нейтралитетом Испании и союзом с Англией. Так что маркиз де Виллар был послан в Мадрид, имея поручение разъяснить испанскому кабинету, какую выгоду принесет Испании ослабление мощи Соединенных провинций, ее старинного врага. Что же касается английского короля Карла II, то к нему было решено отправить посла совсем иного рода.

Людовик XIV объявил о своем намерении отправиться в Дюнкерк, и к участию в этой поездке были приглашены придворные.

В этих обстоятельствах король пустил в ход всю помпезность, какую только можно было проявить: пятьдесят тысяч человек предшествовали ему или следовали позади него; его сопровождал весь двор, то есть самое богатое и самое знатное дворянство Европы, самые прелестные и самые остроумные женщины. Королева и герцогиня Орлеанская занимали почти равное положение, а сразу позади них ехали в одной карете, что было невиданным зрелищем, обе любовницы короля, г-жа де Лавальер и г-жа де Монтеспан, иногда даже садившиеся вместе с королем и королевой в одну большую английскую карету.

Помимо прочих придворных дам, герцогиню Орлеанскую сопровождала одна очаровательная особа, получившая тайные инструкции; это была Луиза Рене де Пенанкоэ, известная под именем мадемуазель де Керуаль. Людовик XIV называл ее полномочной искусительницей.

Роль ее была важной, а возложенное на нее поручение таило в себе немалые трудности: ей предстояло одержать победу над семью известными любовницами, которые в тот момент, причем все вместе, пользовались исключительным правом, весьма модным в те времена в Англии, отвлекать короля Карла II от огорчений, которые причиняли ему расстройство финансов, ропот народа и увещания парламента.

Этими семью любовницами были: графиня Каслмейн; мадемуазель Стюарт; мадемуазель Уэллс, фрейлина герцогини Йоркской; Нелл Куин, одна из самых взбалмошных куртизанок того времени; мисс Дэвис, знаменитая актриса; танцовщица Белл Оркей и, наконец, мавританка по имени Зинга.

Все эти политические и любовные интриги, происходившие в то время, вызывали большую досаду у герцога Орлеанского, который сердился, бранился, досадовал, грубил жене, как говорит Сен-Симон, но никак не мог им помешать. Герцог пребывал в ужасном бешенстве еще и потому, что как раз тогда отправили в изгнание его фаворита, шевалье де Лоррена. Позднее мы увидим, к какой страшной беде привела эта ссылка. Однако король делал вид, что не замечает скрытого недовольства брата, а если он и замечал его, то оно нисколько его не беспокоило, так что герцогиня Орлеанская, несмотря ни на что, 24 или 25 мая отправилась в Дувр, куда и прибыла 26-го.